Прямой эфир - стр. 1

Собственно, здесь можно было бы поставить точку.

Поскольку здесь, собственно, – заверяют нас – здесь-то герой и ускользнул, наконец, от смерти приметливой, успев за девять минут до взрыва увидеть себя со спины, а потом, с быстротою сна, чуть ли не тем же вечером, был перенесен по воздуху едва ли не в самое рай.

Хотя это – преувеличение все-таки.

Взрыв (сомнения – увы – развеялись вместе с дымом), утренний взрыв, разворотивший крохотную контору на окраине города, был, бесспорно, приготовлен заранее и предназначался ему. Не снулым труженикам бюро, переводчикам, но ему, конечно, – тому, кто был, однако, спасен странным образом; тому, о ком и речь, видимо.

И все же нам, пока речь не набрала оборотов, тут не ясно еще, с какой стороны рассматривать это внезапное спасение, с какой, скажем даже, точки зрения – конечной или противоположной, отправной?

Да и спасенный, похоже, не вспомнил бы – ни тогда, ни позже, – сколько раз за эти девять минут избавлением обернулось то, что казалось гибельным.

Для начала он замер, свернув в глухой переулок, прямо ведущий в бюро переводов, и мгновение не дышал, глядя вслед самому себе: зарябила в глазах зыбь теней на своей будто бы вздуваемой со спины ветровке, и словно бы ознобом мерзким обдало собственный затылок, когда стало ясно, что он видит затылок похожий, но удаляющийся, или – попросту – своего двойника, который спешит, как и он, туда же к назначенному часу, но почему-то опережает…

Не успев сообразить, развернуться или броситься вдогонку, он не расслышал и подкатившей из-за угла машины: его ткнули сзади под колено и в бок, легко качнули и затолкали в салон, стиснув руки, зажав рот… Однако воздух, судорожно втянутый внутри обеими ноздрями, как-то неожиданно успокоил, растекся в теле запахами дорогой кожи, кофейным духом, теплом табака.

«Не дергайтесь и смотрите», – приказал с переднего сиденья чужой, как бы прогоркший голос.

Скулы ему сдавили сильнее, голову повернули влево, так что через стекло едва удалось разглядеть, как дублер или клон его решительно спускается по ступенькам бюро переводов.

«Это мой человек, – проговорили спереди. – Сейчас он уйдет во двор черным ходом. И уведет остальных. Смотрите».

Приказывавший наклонил голову из-за спинки и обернулся: короткая стрижка, проседь, которую прежде не постеснялись бы прозвать «соль с перцем», степная смуглость; глаза даже не серо-зеленые, а дымно-полынные; ресницы точно присыпаны пылью; медленная улыбка азиата…

И едва машина подала назад и начала разворот – затеняемую дверь бюро тут же и заволокло клубами, пепельным и чернильным, а потом громыхнуло глухо.

«Там, в бюро, уже пусто, но метили в вас, как видите, – в голосе говорящего из-за сиденья длительнее сделалась растягиваемая, не совсем среднерусская «а», когда свернули к центру города и хватку на руках пленника ослабили, хотя и не отпустили. – Теперь вам понятно, что они опять выследили вас и никогда не отступятся? Значит, лучше им считать пока, что они не промахнулись. А это, в свою очередь, значит, что вам нужно успокоиться и забыть о том, с кем и зачем вы собирались встречаться в бюро. Хотите, чтобы друг жил спокойно… или просто жил, – придется стать мертвым…и для него в числе прочих. И он пусть думает, что вы исчезли или, может быть, предали его. Больше никаких контактов. Смерть, как видите, бывает прилипчивой. Вы, конечно, не Салман Рушди, не Орхан Памук и не математик Перельман, но и вам надо спасаться, наконец. Поэтому мой человек изображал вас, торопясь к переводчикам. Поэтому мы здесь».

И мы здесь же вправе спросить: та ли история разворачивается перед нами, и мог ли спасаемый оказаться тем самым, о ком идет речь, если он не был героем – ни шпионом, ни киберпреступником, ни сыщиком, а только лишь (по честному слову спасителя), всего лишь литератором?

Разве можно уткнуться во что-нибудь более снотворное, чем очередная история сочинителя, да еще когда она добирается до места развязки, где он не только уклоняется от покушения, но и счастливо избавляется почти от всех земных забот?