Прозрение Эль - стр. 12
– С чего ты взял?
Тинар присел на корточки над изогнутыми свежими лужами, мерцающими в трепете живого света от настенных свечей.
– Об этом во всех грумовских свитках говорится. Я с детства только и зубрил: «движение – основа жизни», «действие – база достатка», «практика – устои развития». Мы не поймём, что происходит, пока не исследуем.
Он с таинственным видом воззрился на окровавленный, блестящий от влаги пол. Капли, стекая, всё ещё падали в лужи, но неестественный рисунок оставался неизменным. И непонятным.
– Тинар, – вдруг задумчиво сказала Улия. – Скажи, а слово «крах» в Таифе означает то же самое, что и в Тумале? Имеется в виду что-то катастрофически неприятное?
– Как минимум, – подтвердил грум. – Почему интересуешься?
– Это буквы, – выдохнула она. – Лужи. Они написаны буквами. И, если я не ошибаюсь, с моей точки зрения ясно видно слово «крах».
Тинару захотелось, чтобы она немедленно замолчала. Словно, если Улия больше не будет нести эту жуть, буквы окажутся чем-то другим, а не таким страшным словом.
– Не смотри, а то головой тронешься. В этом храме может померещиться всякое. Камни не умеют писать.
– Да нет же, – сказала Улия на удивление спокойно. – Он пишет, чтобы мы прочитали. Посмотри же…
Тинар отошёл ко входу, встал рядом с девушкой, и как бы он ни хотел, чтобы она ошибалась, слово явно блестело свежей кровью. И слово это было: «крах».
– Ну, – сказал он, стараясь казаться уверенным. – Скорее всего, зверь жалуется, что стены храма разваливаются. Кому бы понравилось, что его фасад совсем пополз, а крыша пошла трещинами? А тут ещё и законно положенный ему заяц прямо из зубов, можно сказать, утёк. Заплачешь тут…
Он с изрядной долей деланного снисхождения потрепал Улию по плечу, старательно пряча за спину руку, измазанную кровью жертвенного камня.
– Тут в двух шагах есть ещё относительно целая казарма, в которой обычно и ночуют после посещения храма паломники. Я надеюсь, что она ещё сохранилась…
Тинар сделал шаг за порог, но тут же заскочил обратно. Снаружи дул ветер, и казалось, что в темноте кто-то ходит большими, тяжёлыми ногами, гулко ударяя в стены. Грум мог поклясться: там точно кто-то шляется. Он вспомнил разбитый барельеф на входных колоннах. С силой захлопнул тяжёлую дверь.
– Я вымотался, – пожаловался он. – И больше не могу ступить ни шагу. Даже под угрозой выворотника – не могу. Я не в состоянии дойти до казармы.
– Но камень… – сказала Улия.
– Ну и что?
Уставший (и тщательно скрывающий испуг) грум – концентрированное упрямство. Это знают все.
– Храм, жалующийся на то, что ему плохо живётся. Подумаешь, невидаль. А кому сейчас легко? Переждём тут. Это моё последнее слово.