Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века - стр. 23

. Но одновременно из работы Павлова-Сильванского видна и невозможность провести четкую грань между «прожектерством» и серьезной государственной деятельностью. Для самого Петра не существовало принципиальной разницы между меморандумами того же Федора Салтыкова (более всего среди рассматриваемых Павловым-Сильванским персонажей приближавшегося к чистому типу прожектера), написанными с очевидной целью привлечь внимание государя и вернуть себе его расположение, и документами, которые готовились ключевыми сотрудниками царя, в том числе по его прямому указанию: и те, и другие подлежали анализу и рассмотрению, прорабатывались профильными учреждениями, сопоставлялись с альтернативными проектами. Говоря иначе, не видно, чтобы сам царь рассматривал «прожектерство» как нечто отличное от «государственной деятельности», а самих прожектеров – как особую, низшую разновидность политических игроков.

П. Н. Милюков в своей классической работе пошел гораздо дальше, не только соглашаясь принимать «прожекты» и предложения всерьез, но и рассматривая их как ключевые элементы политического процесса петровской эпохи и петровской реформаторской повестки. Историк говорит даже о «стихийно-подготовленной, коллективно-обсужденной реформе», «реформе без реформатора»62. Авторы работ последнего времени не готовы следовать за Милюковым в его радикальном отказе признавать за Петром авторство «петровских» реформ, но одновременно не готовы и рассматривать прожектерство как нечто отдельное и внешнее по отношению к «государственной деятельности»63. Роджер Бартлетт в особенности предлагает нам взглянуть на это явление в более широком контексте, отталкиваясь от фразы Сэмюэля Джонсона, описавшего Петра I, Карла XII и других подобных им монархов как «коронованных прожектеров». Петровские преобразования Бартлетт характеризует как один колоссальный «прожект», поскольку они отражали «рационалистическое стремление кодифицировать и переучредить материальный мир», «дух рационального предпринимательства той эпохи» и ее готовность к «неопробованным и визионерским начинаниям». Это же относится и к Екатерине II, и к ключевым министрам середины – второй половины столетия, начиная с Шуваловых и Бецкого и закачивая Потемкиным. При этом, полагает Бартлетт, хотя августейшее прожектерство было элементом общеевропейской философской и политической культуры того времени с ее «оптимистической верой в механическое планирование и социальное конструирование», в России оно приобретало особые черты: традиции самодержавного правления делали возможным гораздо более прямое вмешательство монарха и ключевых вельмож в самые разные аспекты социальной и экономической жизни – вмешательство, которое в Западной Европе чаще всего было бы невозможным или затруднительным