Прозаическая триада - стр. 5

Глядя ему вслед, я непроизвольно поднял для прощания руку и, слегка подрагивая пальцами, подождал, когда он обернется. Но впопыхах, или по какому-нибудь специальному умыслу мальчик ни разу не обернулся. И когда, спустившись, тоже исчез с моих глаз, мне сделалось на душе больно, пусто и муторно.

Весь тот день я провел в непривычном странном: одновременно полуподавленном, полувзвинченном – настроении. Не желая ничего делать и даже выходить из вагончика, я, пока не пришел мой черед заступать на вахту, понуро ходил, скрипя старыми половыми досками, взад и вперед. А когда надоедало ходить – лежал одетым на незаправленной кровати, безучастно разглядывая обшарпанные стены и потолок, и думал.

Вернее, мысли, они сами по себе, высекая одна другую, появлялись в моем сознании. Я лишь – как-то уж чересчур прилежно сопереживал тому, что мне думалось. В душе моей тоже что-то было не так, что-то было все же воспалено в ней. То ли чувство вины, то ли жалости, то ли, возможно, и оба сразу эти два чувства сострадания, мучая, болели. То ли что-то и вовсе мне непонятное… Потому как я, начав думать, правда, сразу же как-то безысходно и жалостливо об одном мальчике, которому делал бумажные пароходы, к вечеру додумался аж до того, что стал считать, что все рождающиеся дети – заведомо бесправны.

Бесправны, потому что они, когда формируются как личности, вынуждены строить себя по образу и подобию своих родителей. Ни с кем из других взрослых у них нету же постоянного душевного контакта. А среди родителей встречаются ведь такие, что было бы лучше без исключения всем, если таких родителей вообще не было на свете. Действительно, разве справедливо, что родившимся детям, ничем не провинившимся и не сделавшим ничего выдающегося – воздается по жизни не одинаково. Тем, кому повезло с родителями – бывает и ласка, и воспитание, и душевная поддержка на долгие годы. А тем, кому не повезло – ничего этого нет…

Находить хоть какие-нибудь приемлемые ответы на такие вопросы мне не хватало ни ума, ни духа. И, наверное, поэтому все последующие дни у меня продолжала сильно болеть душа. Особенно мучительно – когда ложился спать. И в моменты, когда, оказавшись не у дел, оставался с собою наедине. Что даже стало казаться, будто эта муторная, а временами – кинжально острая душевная боль уже никогда меня не отпустит.

Но за два дня до окончания смены в первой половине дня к нам по пути из города заехал знакомый парень, который работал на соседнем земснаряде. Парень был с продуктами, но картошки ни в ларьках, ни на базаре найти не смог – и попросил нас поделиться. Выглядел он утомленным и осунувшимся. Хихикая, пояснил, что третьего дня он уже докупал продукты, но они кончились, потому как помимо трех женщин, которые жили у нас и теперь живут у них, к ним каждый вечер съезжаются гости.