Проза Лидии Гинзбург - стр. 35

. Гинзбург исследует тему «нравственной победы или поражения» этого типа сознания «в схватке с его погибельной бессвязностью»[159]. Затруднительное положение имманентного сознания – сознания обрывочного и не уверенного в собственной реальности – Гинзбург делает главной темой своих размышлений, будь то размышления об этическом потенциале сознания такого типа или о его вкладе в оправдание искусства и литературных методов, соответствующих ее эпохе.

Тексты Гинзбург продолжают аналитическую традицию документальной прозы, к которой принадлежали такие писатели, как Александр Герцен, превративший «ведущее значение теоретической, обобщающей мысли и изображение действительности, не опосредствованное миром, созданным художником» в строительный материал для своих мемуаров «Былое и думы»[160]. Приемы, применяемые Гинзбург для изображения имманентного сознания, разрушают такие беллетристические условности, как сюжет и персонаж[161]. В ХХ веке роман был для Гинзбург чем-то невозможным – совсем как для Осипа Мандельштама, в статье «Конец романа» (1922) выдвинувшего знаменитую мысль о «связи, которая существует между судьбой романа и положением в данное время вопроса о судьбе личностей в истории». Если считать, что «мера романа – человеческая биография», то во времена, когда у человека не может быть биографии, не может быть и романа. На взгляд Мандельштама, человек ХХ века не имел ни силы, ни даже чувства времени, на котором должна основываться полноценная биография[162].

Постиндивидуалистический человек Гинзбург, изменчивый и фрагментарный, – существо, чье постоянство как связного единства во времени находится под вопросом (речь идет о перманентности, которую Рикер считает одним из ключевых связующих звеньев между понятиями «самости» и «того же» – ipse и idem)[163]. Обеспокоенность непостоянством «я» возникает как минимум уже у Локка, который разрушил единство человека своими аргументами о взаимоотношениях духа и тела[164]. Гинзбург, бесспорно, сознавала, что унаследовала существовавшие в ХХ веке версии учения об итеративном «я» (таком, которое видоизменяется с каждым моментом его провозглашения), на данный момент развившиеся, например, в теорию Джудит Батлер (понятие перформативной идентичности)[165]. И все же Гинзбург полагает, что способность изобретать / заново изобретать себя – это не позитивная или подбадривающая ценность, а скорее черта характера, предрасполагающая к нравственной безответственности. Открыв для себя неиндивидуалистическое, фрагментированное, лишенное корней, «имманентное» сознание, Гинзбург немедленно пробует выяснить, существуют ли построения, которые могли бы придать ему смысл. Гинзбург находит новое применение элементам гуманистической традиции XIX века и протаскивает их контрабандой в самый разгар ХХ века. Она словно бы олицетворяет обобщение, сделанное ею при научном анализе прозы ХХ века: «Писатель испытывал давление своего времени, но он же не мог забыть то, чему люди научились в XIX веке»