Проводник электричества - стр. 56
Летунья, что шагала с Эдисоном вровень, скосила на мгновение налитый черным блеском, вдруг ставший задорным, смеющийся глаз.
– Рожденный ползать, – продолжал Камлаев, – летать не может. Все бедные, убогие, пришибленные – прочь.
– А ты, герой, не мимо, да? – уже другая стюардесса тут не выдержала, фыркнула.
– Да уж куда я мимо? С тобой, детка, за тобой.
– Нет, мимо, мимо, не канает, прости, не мой ты пассажир.
– Стоп, стоп, мужчина, – вам сюда не полагается. Нельзя, нельзя – служебный коридор.
– Так я же командир ваш новый.
– Ой ли? А что это мы раньше вас?.. Такого командира, девочки?
– Пилот, пилот. Вот летчик-испытатель в прошлом.
– Это какие же машины вы испытывали?
– Уж больно быстрые бывают испытатели – вот прямо сразу за штурвал.
– Ну все, серьезно, хватит, стойте… ну рейс у нас сейчас, пилот, ты понимаешь, рейс.
– Стой, стой. – Камлаев все не отпускал, за локоть мимоходом так, небрежно летунью ухватил. – Мы что же – просто так за вами? Нет. Влюбились мы, влюбились. Серьезно, кроме зубоскальства. Вот парня видите? – Ивана он к себе за шею притянул – четыре пары глаз уставились, сошлись на нем с лукавой приглашающей лаской – собой одарили, пожалели – куда девались только строгость, неприступность, незрячесть эта, холод, вечный лед?
– Ой, мальчик, мальчик-то какой? Что, тоже штурман? Испытатель?
– Слетал, увидел и пропал. – Камлаев продолжал: – Вот ничего перед глазами больше не осталось. Она одна, летунья ваша, Аэлита. И подойти не может, так вот и летает, из Мюнхена в Москву. Хорошо еще предки не бедные, – кровь прилила, забилась в барабанных перепонках, в пальцах у Ивана… – Чтоб только с ней… что, скажешь, не бывает?
– Он врет? – спросила у Ивана вмиг одна, рентген изображая. Что он ей мог?
– Зовут Татьяна, знаете такую? – Все было Эдисону на руку, то, что Иван закрылся, онемел, закаменел. – Чернявая такая, кудри, глаза чернющие, огромные… Ну, так? – свирепо у Ивана уточнил.
– Так вот же, вот у нас Татьяна! – Летуньи выпихнули гибкую смуглянку со смоляными змеями, насилу убранными, собранными в узел, с миндалевидными, блестящими, как мокрая смородина, глазами, ту самую, которая «героем» Эдисона не без издевки явно называла. – Что, не она?
– Да стойте, дуры… мы ж на внутренних. Москва – Самара мы. Мы не подходим, мы туда не забираемся.
– Да что ты мне вешаешь? – Камлаев взъярился. – На внутренних они. Уж если вы на внутренних, такие красотульки, то это же какие тогда должны быть на международных?
– А то ты не видел, какие?
– Я вас там видел, вас.
– Мы языков не знаем, в чем все дело, – еще одна вздохнула удрученно.