Против течения - стр. 6
– Что это? Как здорово!
Показала авторский вариант для сравнения.
– Подожди… Так это ты сделала? Из такого бреда! – И посмотрел с уважением.
– Ты знаешь, странно: сама я ни строчки не могу написать, но вижу, как надо. Понимаю, что нужно сделать.
– Как это – ни строчки? Ты же стихи писала!
– Писала. И прозу писала. Но это все такое беспомощное было, плоское. Женская писанина. Как Вера Анатольевна говорила: сентиментальная порнография.
– Порнография? Что ж ты такое писала-то?
– Ишь, воодушевился! Да ничего «такого», просто чушь всякая про любовь. Грезы и слезы.
– Я бы почитал. А у тебя было так: ее грудь судорожно вздымалась? Или: он подошел к ней и…
– Лёшка, пусти! Да прекрати ты…
Марина отнесла рукопись в издательство, там тоже восхитились, было решено взять текст в работу, и процесс пошел. Издали маленькую книжечку, после того как Марина уволилась. Она волновалась, как автор примет ее правку, но вроде бы ничего, даже благодарил. И услышала о Засыпочкине лишь спустя несколько лет, когда зашла на работу – уже беременная Ванькой.
– Твой-то поклонник, Засыпочкин, – сказала Жужелица, – опять рукопись принес.
Эта вещь была хуже. Марина встретилась с автором. Пыталась показать ему, как поправить. Он смотрел, кивал, переделывал. Леший ревновал:
– Что ты с ним возишься?
– Лёш, мне его жалко.
– Жалко ей! Меня тебе не жалко?
– Ты что, ревнуешь, что ли? К нему? Ты мой зайчик!
– Увидишь, какой я зайчик…
Она понимала, что Засыпочкин особенный. В нем постоянно кипела какая-то посторонняя жизнь, но он прислушивался к Марине, хотя, разговаривая с ней, то и дело уходил в себя. Глаза стекленели, он хватал карандаш и писал в большой черной тетради, которую везде носил с собой. Марине он чем-то даже напоминал Лёшку – муж так же не замечал ничего вокруг, когда работал. Но у Лёшки получалось, а у Засыпочкина – нет. Марина сначала надеялась, что сможет помочь автору не только правкой рукописи, и пыталась как-то «поправить» его сумеречную душу, которую видела как некую неустойчивую конструкцию, похожую на архитектурные кошмары Ирвина Пикока: лестницы, ведущие в никуда, двери, открывающиеся в бездну, и небо под ногами[2].
От этих попыток у Марины сильно кружилась голова, а толку было мало: стоило ей привнести немного упорядоченности, как он переставал писать совсем и срывался в глухой запой. Она решила, что такое сложное внутреннее устройство есть признак гениальности, а она своим вмешательством только все портит. Но гениальность постепенно иссякала – новый текст, что он принес, совсем никуда не годился. Марина посмотрела и ужаснулась: безумие. Кое-где светились фрагменты прекрасной прозы, но их поглощал совершенно бессвязный бред. Он как приемник, вдруг поняла Марина. Просто приемник, который ловит волны и записывает все подряд. Пишет под диктовку, не понимая половины текста. Испорченный телефон.