Против шерсти - стр. 4
Но сначала нужно было пройти через раздевалку. Вынести взгляды, подмигивания и насмешки одноклассниц. Переодеваясь, я слышала шутки парней по ту сторону перегородки. В отличие от нас, девчонок, парни уже давно научились глумиться над своими комплексами. Так уж их растили. Они бы предпочли сдохнуть, чем признаться, что они до сих пор мальчишки, которые боятся своего тела, а еще темноты.
На кабинках в женской раздевалке не было дверок. Переодеваться приходилось быстро: скинуть одежду – камуфляж, стянуть за задник туфли, скомкать трусы и носки и засунуть их в спортивную сумку, задержать дыхание, втянуть живот, натянуть слитный купальник, расправить плечи, сделать вид, что все в порядке, вести себя естественно, будто у тебя все под контролем. И при этом избегать взглядов других одиннадцати девушек. Ну и пытка. Но потом нас ждал бассейн. Много-много воды, в которой я могла забыть о теле.
В тот день, как и всегда, физрук хлопнул в ладоши, чтобы мы поскорее выходили из раздевалок. Он вечно психовал из-за того, что мы копаемся.
– Так, девчонки, хватит марафетиться, вы идете плавать, а не на вечеринку, выходим, выходим!
Я ненавидела этого типа, его усы и его тупые старперские шутки.
Мы друг за другом вышли из раздевалки. Чуть в стороне, скрестив на груди руки, стояли парни. Они бросали на нас взгляды и смотрели будто бы мимо, но мы-то знали, что они пытаются понять, что скрывается у нас под купальниками. И только на мне никто не задерживал взгляд.
Учитель пересчитал нас. Одиннадцать человек.
– Кого нет? – спросил он.
Мы смотрели друг на друга, пожимая плечами.
– Вас здесь одиннадцать. Кто двенадцатая?
Никто не ответил. Тогда я сказала:
– Алексия.
Я помнила, что видела, как она пошла в самый конец раздевалки в сторону последней кабинки. К кабинке покойницы.
– Алексия? – спросил учитель, дернув усами. – Алексия как там ее?
Я назвала ее фамилию. Усы учителя снова зашевелились.
Алексия была тихой, даже слишком. Я ее знала с начальной школы. Мы дружили. Затем, когда мы перешли в среднюю школу, Алексия увяла, будто срезанный цветок, который оставили под палящим солнцем, и мы с ней отдалились друг от друга. Мы не поссорились. Просто попали в параллельные классы, и наши пути разошлись. Ее родителей я видела всего раз, они были людьми жесткими, педантичными и глубоко религиозными. Они жили в старом доме в верхней части города. Ее отец был бригадиром на бумажной фабрике и всегда носил ужасный черный костюм и имел мрачный вид. Ее мама занималась домом, в котором, как мне помнится, все должно было блестеть, словно капот коллекционного автомобиля. Думаю, они делали все, чтобы осадить непокорную лошадь, на которой их дочь неслась во взрослую жизнь. Алексия носила бесформенную старушечью одежду. Прическа, очки, брекеты, безропотность – все это делало ее белой вороной и гнало в глубину школьного двора, где ютились такие же изгои. Она стала прозрачной, невидимой. Она ни с кем не разговаривала. Даже учитель физкультуры не мог вспомнить эту хиленькую девушку с невероятно белой, почти просвечивающей кожей. Мне было жаль Алексию. Как бывает жаль зверька, у которого не хватает одной лапки. На ее месте могла оказаться я. Да запросто.