Простите, простите, простите меня… - стр. 6
Страдания володинского внутреннего человека в пути по запутанному лабиринту «Неуравновешенного века» приобретают типологически значимую окраску. Человек, «без вины виноватый и, так сказать, по законам природы», которому знакомо «наслаждение отчаянием» (по выражению любимого Володиным Достоевского), ищет объяснения своим страданиям в глубинах собственного характера, такого вроде бы родного и на поверку такого непостижимого. Он озабочен «препирательствами между сущностью жизни и суетностью ее», отмеченными еще в рассказе «Стыдно быть несчастливым».
Циклы десятый «И хор слегка похож на стон» и одиннадцатый «Ветры времени нервно дуют» итожат ранее пережитое, возвращаясь как бы по спирали к кодексу прежде затверженных заклинаний. На отдельной строчке неизменно остается свобода: «от мстительных зловещих» и от «любящих, которые проникают в душу, где неладно», от «энергетических вампиров», «левых» и «правых», от общества, в котором «нельзя жить и быть свободным от него»… Свобода – превыше всего, но как ее сохранить, будучи «несвободным от самого себя, глядящего себе в душу».
Книга стихов «Неуравновешенный век» постоянно перекликается с «Записками нетрезвого человека». И тут и там имеет место исповедь этого самого человека, для которого нетрезвость стала привычным состоянием, и губительным, и желанным, стала болезнью, по слову Гоголя, «деспотически обратившейся в натуру». Володин это сознает, не ищет себе оправданий, но спрашивает гипотетического собеседника: «Когда выпивали, вы не взлетали?» Не оказывались за гранью быта, где «нет уже больше рангов и кланов», где «в размытом виде светится главное, а второстепенное меркнет»?
Нетрезвость, как известно, дает краткое, но явственное ощущение бесшабашной вольности: «Треплюсь! / Что попало несу, / что стóит, и то, что не стоит. / Я клоун! / Политик! / Философ! /Я эпикуреец и стоик!» За этой разноликой маской, за жесткой самоиронией, если не юродством, настоящего лица не разглядеть.
В двенадцатом цикле, стоящем в «Неуравновешенном веке» особняком, помещены стихи из одноименной пьесы «Две стрелы», действие которой разворачивается в доисторические времена: род Зубров и род Скорпионов враждуют между собой. Часть этих стихов, вложенных в уста героев («Заклинание», «Монолог Длинного», «Монолог Долгоносика»), развивают мотивы прежних циклов и вполне самодостаточны. Другие зависимы от сюжета, и завершают и эту пьесу-притчу, и этот короткий цикл.
Оголенный нерв тринадцатого цикла «Соловьи онемели» и последнего четырнадцатого «Но – дети!» – прощание и прощение: