Простите, простите, простите меня… - стр. 3
Наиболее полное издание володинских стихов «Неуравновешенный век» (СПб., 1999) – книга, составленная и отредактированная самим автором. Володин выстраивал «Неуравновешенный век» именно как цельную книгу из четырнадцати циклов. Последовательность лирического повествования обусловлена тут сменой душевных состояний, замысловатым движением от цикла к циклу и от стихотворения к стихотворению внутри циклов. Порывистое это движение резонирует с трагическим бегом времени на том историческом этапе, в границах которого поместилась биография автора, – а это весь советский и постсоветский XX век.
Володина смолоду волновала интрига собственной судьбы. В стихах-заклинаниях это особенно ощутимо. Он и в «Неуравновешенном веке» предпринял попытку разглядеть, как его личная судьба «обретала рисунок» под влиянием и внешних, и сугубо личных обстоятельств. Однако при всей чистосердечности признаний, при безусловной достоверности биографических и прочих подробностей, сюжет этой исповедальной книги фиксирует лишь субъективную версию володинской судьбы, оставаясь нарисованным. Ситуация складывалась двойственная: реальная судьба здесь заведомо предстает с поправками на то, какой ее сконструировал на страницах книги автор, какой он увидел ее, прячась временами за неким образом-маской.
В веренице из четырнадцати циклов Володин приглашает читателя – который ему уже небезразличен – пройти вместе с ним по прихотливому лабиринту лирического повествования, где встречаются и ясные сквозные участки пути, и затейливые повороты, и неожиданные тупики, и перепады эмоциональных высот. Автор порой как бы теряет намеченную путеводную нить, меняет шаг, и читателю остается двигаться дальше на свой страх и риск, на ощупь, по разбросанным на пути то тут, то там ориентирам – заглавиям циклов.
Переплетение тематических мотивов в протяженном, прерывистом авторском монологе имеет свои устойчивые векторы.
В открывающем книгу цикле «Сны» уже в первом стихотворении «Неверие с надеждой так едины…» заявлен принципиальный для Володина мотив надежды («свет надежды все слабее светит»), подхватываемый мотивом ускользающего счастья. Ощущение счастья, и ускользнувшего, и вовсе недостижимого, или вдруг возвратившегося, – каким бы оно ни выглядело, – было Володину дороже всего.
Вплоть до счастливого чувства своей одинаковости с «этим дождем, и деревьями, и переулками, и освещенными окнами домов», – до всепоглощающего чувства жизни в заключительном стихотворении (в прозе) цикла «Сны».
Надежда на счастье неразрывно связана с образом женщины, и неспроста уже во втором цикле «Звезды тех, еще тридцатых лет» мелькают воспоминания о московских школьницах («там жили богини мои, уроки учили») и звучит вопрос: «Таинственную, как ее узнать?..» Ответам на этот далеко не риторический вопрос подчинены так или иначе все последующие циклы. Образ женщины, во множестве вариаций и оттенков, – нерв авторской исповеди. А с трудом, но все-таки просматриваемая хронологическая канва (даты под стихотворениями поставлены лишь изредка) отражает процесс духовной эволюции володинского