Проснись в Никогда - стр. 30
– Но если время остановилось, – спросил Кэннон, – почему мы не можем вернуться к нормальной жизни?
– Только на одиннадцать целых и две десятых часа. Шестьсот семьдесят две минуты. Это продолжительность вашего пробуждения. Для Кэннона и Уитли она составляет шестьсот семьдесят пять минут. По окончании этого времени вы все снова просыпаетесь в Никогда, так же неотвратимо, как Золушкина карета в полночь превращается обратно в тыкву. Авария, в которую вы попали, образовала затяжку в материи пространства-времени, что-то вроде складки на ткани. Но настоящий мир никуда не исчез. Он живет вокруг вас по своим законам, наподобие пули, оставшейся в патроннике.
– А время начала нашего пробуждения – что оно значит? – спросила Марта.
– Начало и конец пробуждения определяются бесконечным числом факторов, включая резкость импульса, силу связи и простую случайность.
Уитли, похоже, больше не могла этого слышать. Она швырнула нож на пол, схватила с кухонного островка телефон, набрала какой-то номер и начала отрывисто говорить о чем-то приглушенным голосом, на ходу надевая свои «конверсы».
– И куда ты собралась? – спросил Кэннон.
– В Т. Ф. Грин.
Так назывался аэропорт для частных самолетов неподалеку от Провиденса.
– Я забронировала самолет на Гавайи. Вылет через час. Поехали.
– Боюсь, это ровно ничего не изменит, – вмешался Хранитель.
Уитли уставилась на него:
– В конце этого вашего – как его там, пробуждения? – мы будем в самолете, в тридцати шести тысячах футов над Тихим океаном. И что, по-вашему, произойдет? Мы исчезнем из салона, в духе всех этих трюков Вилли Вонки? Или как?
– Сами увидите, – отозвался Хранитель.
Все отправились вместе с Уитли, кроме меня.
Я не смогла. Я была слишком опустошена, слишком напугана перспективой оказаться так далеко от родителей, в небе, внутри металлической коробки, вместе с ними.
Вместе с ними.
Теперь они стали для меня «ими». Я больше не была одной из них. Если что-то и стало ясно, то именно это: люди, которых я когда-то любила и которым доверяла больше всех на свете, стали для меня совершенно чужими.
В чем я провинилась? Почему я должна очутиться в аду вместе с ними?
Я не могла думать об этом. Вернее, не могла позволить себе развивать эти мысли. Надо было сосредоточиться на текущих событиях. На большее меня не хватило бы.
Я смотрела, как они, в разной степени убежденные, набиваются в джип Кэннона. Каждый, конечно же, думал, что план Уитли – немедленно бежать на запад, на тропический остров, – провалится. И все же они пошли за ней. Из солидарности? В напрасной надежде на то, что план все-таки сработает, что принадлежащий Линде «Гольфстрим-5» с бежевыми кожаными сиденьями и подносами, на которых лежат ломтики манго, прорвется сквозь розовую сахарную вату облаков и унесет их прочь из замкнутого круга, станет той лазейкой, тем потайным ходом, тем пропуском, благодаря которому они вырвутся из этого кошмара?