Прощай, оружие! Иметь и не иметь - стр. 8
Высокая загорелая блондинка с серыми глазами, в форменной одежде медсестры. Настоящая красавица. Она держала в руке обтянутую кожей тонкую ротанговую палку, вроде стека для верховой езды.
– Она принадлежала мальчику, которого убили в прошлом году.
– Мне очень жаль.
– Чудный мальчик. Мы должны были пожениться, а его убили на Сомме.
– Та еще бойня.
– Вы там были?
– Нет.
– Я об этом наслышана, – сказала она. – Здесь такой войной не пахнет. Эту палку мне прислали. Его мать переслала. А ей вернули вместе с его вещами.
– И давно вы были обручены?
– Восемь лет. Мы вместе выросли.
– А почему не вышли за него раньше?
– Сама не знаю, – ответила она. – По глупости. Хотя бы это могла ему дать. Но я считала, что ему это не нужно.
– Ясно.
– Вы кого-нибудь любили?
– Нет.
Мы уселись на скамейку, и я остановил на ней взгляд.
– У вас красивые волосы, – сказал я.
– Они вам нравятся?
– Очень.
– Я хотела их обрезать, когда он умер.
– Да ну?
– Хотелось что-то для него сделать. Видите ли, другое меня не волновало, и при желании он мог это заполучить. Он мог заполучить все, что только пожелал бы, если бы я знала. Я бы вышла за него замуж, да все что угодно. Сейчас-то я все понимаю. Но тогда он захотел пойти на войну, а я ничего не понимала.
Я молчал.
– Я ничегошеньки не понимала. Думала, для него будет только хуже. Думала, что он может не выдержать, а потом, как известно, его убили, и на этом все кончилось.
– Ну, не знаю.
– О да, – сказала она. – Все кончено.
Мы оба поглядели на Ринальди, беседовавшего с другой сестрой.
– Как ее зовут?
– Фергюсон. Хелен Фергюсон. Ваш друг врач, не так ли?
– Да. Он очень хороший врач.
– Прекрасно. Хороший врач в прифронтовой полосе – большая редкость. Мы ведь находимся в прифронтовой полосе?
– Да уж.
– Тоже мне фронт, – сказала она. – А вот места красивые. Предстоит наступление?
– Да.
– Придется поработать. Сейчас-то мы без работы.
– Давно вы стали сестрой милосердия?
– С конца пятнадцатого. Одновременно с ним. Помню, у меня была дурацкая идея, что он попадет ко мне в госпиталь. С сабельным ранением и забинтованной головой. Или с простреленным плечом. Что-то живописное.
– У нас живописный фронт, – заметил я.
– Да, – согласилась она. – А вот Франция – это ни у кого не укладывается в голове. Если бы укладывалось, так не могло бы продолжаться. Какое там сабельное ранение. Его разорвало на мелкие кусочки.
Я помалкивал.
– По-вашему, это будет продолжаться бесконечно?
– Нет.
– Что может это остановить?
– Где-то сломается.
– Мы сломаемся. Во Франции мы сломаемся. Нельзя проделывать такие вещи, как на Сомме, и не сломаться.