Пропавшие в Эдеме - стр. 25
И она стала рассказывать дальше – заново переживая события, о которых говорила.
– По ночам она просыпалась в палатке от острой боли в мышце, которую свело, но сдерживалась, чтобы не закричать и не разбудить мужа, не выходила из палатки в туалет, даже если хотелось, чтобы он ни в коем случае не проснулся именно в этот момент и не подумал, что она пошла к другому мужчине. Сейчас, рассказывая это, она понимает, что тогда уже все было кончено. В походе она не могла наслаждаться прекрасными видами, которые то и дело пробивались через туман, – белые вершины Анд, извилистая серебристая лента реки Юнгас, бурная растительность, низкие облака, водопады, стекающие на дорогу, – все это там было, но не оставило у нее воспоминаний, как картина в музее: ты видишь, что она красивая, но она не затрагивает в тебе никаких чувств, – и тем не менее из любви к нему, которая в ней еще осталась, и из-за мысли «что я наделала, зачем во время медового месяца я целовалась с другим мужчиной», которая ее все еще мучила и заставляла чувствовать себя потаскухой, как он ее назвал, или распущенной, как называл ее отец, – она каждое утро вытаскивала себя из спальника, складывала рюкзак, садилась на велосипед и весь день ехала в двух-трех метрах позади него, и каждый раз, когда им приходилось останавливаться – например, когда сходила лавина и загораживала дорогу, – она пробовала закинуть ему приманку, то одно слово, то другое, – может, хоть какое-нибудь он подхватит: «Похоже немного на Шаар-ха-Гай[26], да?», «Ты видел, мы проезжали груду камней с именами на иврите? По-моему, я читала об этой аварии на сайте для путешественников. Восемь человек. Джип».
Она пробовала еще напевать песни, – может, он подпоет ей, как будто аккомпанируя на скрипке? Или просто подпоет. «Вот минута, и две, и три прошло, пока до Хосе наконец не дошло…», «Каждый год девятого ноября, ни строчки ни написав, ни слова не говоря…», «Ты белый ангел, но не наяву, ты цветок, что я не сорву…», «Маленькие дети, большие дети – всю жизнь мы дети…»[27]. И так, пока не надоело. Сколько можно говорить и петь, если тебе не отвечают? И при этом не чувствовать себя тупицей?
Отец наказывал ее молчанием. Иногда он не разговаривал с ней целый день. Иногда, если находил у нее в портфеле сигареты, – два дня. А один раз, когда узнал, что у нее роман с руководителем театральной студии, – целый месяц. Она обращалась к нему, а он делал вид, что не замечает. Не отвечал. А если ему что-нибудь было нужно от нее – например, чтобы за столом она передала ему перец, – он просил ее сестру Элишеву, чтобы та попросила ее. Нет ничего более унизительного, правда?