Пропавшая - стр. 9
Я не дурочка: что такое пять секунд, понимаю, и это не очень-то много. Я помню, как считать, и, когда до смерти скучно, решаю в уме примеры. Поэтому знаю, что до одного тетенька дойдет мигом.
– Три! – говорит она.
Мне точно не успеть. Руки и ноги дрожат, сердце громко колотится. Я бегу и успеваю глянуть боковым взглядом на Гуса. Он сидит на полу, ноги поджал к себе, весь перепуганный, вот-вот заплачет.
Как раз когда тетенька произносит «один!», я добегаю до нижней ступеньки. Тетенька сверху глядит на меня, а мне, чтобы тоже ее увидать, надо щуриться, потому что к свету глаза не привыкли. В руках у нее собачья миска с ужасной едой.
Тетенька заливается мерзким смехом – она рада, что перепугала меня.
– Не хочешь, значит, есть? – спрашивает она довольно, стоя наверху, будто самая умная. Ответа моего тетенька не ждет и сразу продолжает: – Думаешь, у меня уйма времени, чтобы сидеть весь день и ждать, пока ты заберешь еду?
– Нет, мэм, – говорю я, а губы у меня дрожат.
– Что «нет, мэм»? – сурово переспрашивает она.
– Нет, мэм, я не думаю, что у вас уйма времени, чтобы сидеть весь день и ждать, пока я заберу еду, – повторяю я.
– Так не хочешь есть-то? – спрашивает тетенька.
Я думаю, как правильно ответить. Есть я хочу. Просто не хочу еду, которую она готовит. Но если так прямо и сказать, тетенька рассердится, потому что она приложила усилия и сготовила для меня.
– Хочу, мэм.
Тогда тетенька говорит:
– Не помешало бы тебе хоть иногда выражать благодарность. Я ведь не обязана тебя кормить, верно? Могла бы просто бросить тут помирать с голоду.
– Простите, мэм… – говорю я, уставившись в пол, чтобы не видеть ее мерзкого лица.
– Ты чего это там делала, что так долго шла сюда? – спрашивает тетенька.
Мне не нравится, как она на меня глядит. В животе у меня нехорошо от мысли, что она знает про мои планы. Все тело напрягается. Но ложка спрятана в унитаз так, что ее никогда не найти. А пока ложка в безопасности, я тоже в безопасности.
– Я спала, – вру я.
– Чего-чего?! – внезапно рявкает тетенька, становясь еще злее, чем раньше. Лицо у нее делается краснющим.
Свою ошибку я понимаю слишком поздно.
– Я спала, мэм, – исправляюсь я.
В конце предложения мне всегда надо говорить «мэм» – из уважения и благодарности за все, что тетенька для меня делает, а не то накажут.
Какое-то время тетенька молча на меня глазеет. Мне не нравится молчание, потому что тогда я ее боюсь больше всего.
– Похоже, кое-кто сегодня все-таки останется без ужина, – говорит она, а потом бормочет себе под нос: – Неблагодарная дрянь…
Тетенька уходит, унося жижу с собой. Она хлопает дверью и запирает ее, а я с деревянной ступеньки тут же опускаюсь на бетонный пол. Если отобрать у нас с Гусом ужин – это и есть наказание, и сейчас я еще легко отделалась.