Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы - стр. 37
Могу лишь добавить, что беспримерное косноязычие для попуганок – знак кастовой принадлежности. Что-то вроде вампирского причмокивания.
Прогноз, к сожалению, неблагоприятный. Ибо, как призналась В.П., «хочется еще вспыхивать недрами и светиться нутром наружу, и вываливать из себя любую рядовую подробность».
Ждем-с. С глубоким прискорбием.
Осетрина сорок второй свежести
Р. Богословский. Токката и фуга. М., Городец, 2020
«Книжная полка Вадима Левенталя» как-то располагает к пошлости в исконном, не набоковском смысле слова. Уютная богадельня для… э-э… ладно, будем политкорректны: для литераторов с ограниченными возможностями живет по закону Телемской обители – делай, что хочешь. Можно склеить из фантиков какую-нибудь красивость про «подкрашенный помадой смех», – никто и словом не попрекнет. Можно приляпать на обложку червонный туз: типа, сердечко тут – чувства… Тоже страсть как оригинально, добужинские вы наши.
С черным сердцем на обложке и припомаженным смехом под ней вышел в свет первенец серии: роман, простите за дурной каламбур, Романа Богословского «Зачем ты пришла?» Потом были еще 44 книжки, а нынче грянуло дежавю: снова Богословский и снова сердце. На сей раз красное, крест-накрест разодранное и грубо зашитое чем-то вроде шпагата. Драма, значит. Понимаю.
Господин оформитель Лосев, сам того не ведая, по-снайперски поймал в прицел самую суть богословского опуса: центон, на живую нитку сшитый из чего ни попадя. Куда ни плюнь, осетрина даже и не второй – сорок второй свежести. «Токката и фуга»? – насчет токкаты очень сомневаюсь: ну никак оно меня не коснулось, хотя итальянское toccare обязывает. Зато фуга правит бал: чертова уйма голосов, интерпретирующих тему, только авторского нет.
Кстати, деление романа на «Токкату» и «Фугу» навеяно Филипенко – тот объявил свою «Травлю» сонатой и главы обозвал соответственно: «Главная партия», «Связующая партия», «Побочная партия» и проч.
Пора бы и к делу. Если сочинитель позволяет себе пассажи вроде «моментов душевной яичницы», – толковать больше не о чем: литература отсутствует по определению. Давайте я вам просто текст перескажу: спойлер, уверяю, окажется убедительнее любого анализа.
Поначалу во все тяжкие солирует Кристина Гептинг: абьюз-инцест-педофилия-газлайтинг. В общем, сплошное #MeToo и прочие семейные обсценности, как выразился кто-то из рецензентов «Сестренки». Впрочем, Роман Сергеевич не так прост, чтобы тупо копировать чужое. Бр-рутальный протагонист, прораб Михаил Ромин (и кто его знает, на что намекает?) мается затейливой, на зависть Крафт-Эбингу и Лев-Старовичу, перверсией: хочет собственную дочь, – но если та будет мальчиком. Поэтому девочку Киру коротко стригут, отлучают от музыкальной школы и отдают в секцию каратэ: