Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы - стр. 34
Кажется, все сказано. Без ответа остался лишь один вопрос: вам шашечки или ехать?
Этюд в кременьких тонах
В. Пустовая «Ода радости». М., «Эксмо», 2019
Валерия Пустовая, могучий столбище российской литкритики, решила: наша попа рождена сверкать. И, невзирая на релятивное отношение к содержанию победительной правды, нелепое сближение пафоса выкриков из трюма, окриков от руля и манифестацию рабовладельческих полномочий земной необходимости, добровольно сошла с лощеного паркета на топкую почву прозаического подполья, чтобы проявить юзера как человека и раздвинуть экран до мироздания. Это мир наших аватаров, щупающих ногами отзывчивую землю, это плотный мир, в котором еще не выедено пустот – непознанно-нулевая мифологема России, разоблачение тайны, вскрытие комплексующего и вожделеющего «Оно», одушевление тени. Ибо человек литературен по природе – потому что не может не вжевывать резину в почву опыта.
Эта термоядерная шизофазия, – сплошь из раскавыченных цитат В.П., – переводится на русский кратко: критикесса написала роман. Автобиографический, если кто не в курсе.
Наткнувшись в тексте на «кременький с розовеньким диванчик», я понял, что не обойдусь без Олейникова: «Трещит диванчик, / Мы с вами тут, / У нас романчик, / И вам капут». Все и впрямь по классику: мы с вами тут, романчик и диванчик в наличии. А капут сейчас организуем. Долго ли умеючи.
Я уже столько писал отечественную эгобеллетристику, что сейчас вряд ли скажу нечто новое. Уж не взыщите.
Полузабытый японский жанр (на языке оригинала «ватакуси сесэцу»), популярный на рубеже XIX–XX веков, невзначай воскрес здесь и сейчас. Побег сакуры отменно прижился на русской березе, и что ни год, плодоносит: то Аствацатуров, то Скульская, то Москвина, то Непогодин, то Степанова, то Громова – имена их ты, Господи, веси. Банзай, коллеги, и мы не лаптем мисо хлебаем!
И с чего бы вдруг состоялось второе пришествие?
Перефразируя Славоя Жижека, скажу: политика, экономика, религия, общественная жизнь превратились в инсценировки. Единственная несомненная реальность спектакулярного мира – ты сам. Стало быть, достоин памятника нерукотворного.
А вот это уже спорный вопрос, достоин ли. Будь моя воля, отправлял бы всех эгобеллетристов на консультацию к Веллеру: «Сами по себе вы никому не интересны, успокойтесь… Если вы не герой и не звезда, то ваша собственная жизнь со всеми ее подробностями никого не волнует».
Верно, все жанры хороши, кроме скучного. Да поди-ка объясни это литератору, которого всяк Божий день манечка навещает. Потому Скульская доверительно поведала публике про мамино крепдешиновое платье с полотняными подмышниками. Москвина – про дедушку Иделя Мовшиевича, который запрещал бабушке делать аборты. Степанова – про прадедушку Залмана, что варил мыло, про бабушку Дору, что варила гороховый суп и тетю Галю, что варила кофе и писала на редкость содержательный дневник о погоде и мороженых овощах. Громова – про папу, который категорически не собирался жениться на маме. Exegi monumentum, ага. «Новая искренность», если кто не понял.