Проклятая сабля крымского хана - стр. 28

Жанна осторожно взяла тарелочку и попробовала:

– М-м-м, вкусно! Мне кажется, ничуть не хуже, чем отбивная Николаса.

– Это кажется, – усмехнулся Андрей. – Свежий воздух – сильная приправа к еде.

– Да, это правда, – согласилась молодая женщина. Спутник отставил свою порцию, взял котелок, налил из пластмассовой бутыли воды и приспособил на огонь, кинув туда немного черного чая и малины.

– Попробуйте этот вкусный напиток, – сказал он, раздвинув в улыбке губы. Жанна заметила: когда Андрей улыбался, его лицо становилось детским и беззащитным, на подбородке и на щеках появлялись забавные ямочки.

– Держите. – Он протянул ей несколько пластиковых стаканчиков, вставленных один в другой. Еще не пригубив, женщина почувствовала аромат малины и еще каких-то трав.

– Пахнет хорошо. Ой, вкус – потрясающий.

Ломакин довольно улыбнулся:

– Спасибо моим родителям, которые настояли, чтобы я занимался туризмом. Видите, когда пригодилось. А теперь отдохните. Я поставлю палатку. – Мужчина замялся, и его щеки тронула краска. – Я уже говорил вам, что никогда не изменю жене. Это я к тому, чтобы вы не волновались, когда нам придется спать в одной палатке. Даю слово, я к вам не притронусь. Но если мое присутствие вам неприятно – ночь наверняка будет теплой, я устроюсь на улице.

Жанна шлепнула рукой по щеке:

– Чертов комар! Слышала я, что болота – это комариное царство, но видеть не приходилось. Пусть ночь выдастся теплой, но вас съедят комары. Нет, поверьте, не будет ничего страшного, если мы оба займем палатку. У меня к вам только одно условие – не храпеть.

– Жена никогда не жаловалась. – Андрей подбросил в огонь хворостинку и встал, разминая ноги. – Сейчас займусь палаткой, а вы отдыхайте. Как только все будет готово, идите спать, а я немного подежурю. Вряд ли нас кто-то побеспокоит, но все-таки…

Молодая женщина не возражала. Она чувствовала, как слипаются глаза. Когда Ломакин позвал ее, она юркнула в палатку, скинула куртку и с удовольствием растянулась на одеялах. Болели ноги, болела спина, но эта боль, как ни странно, была приятной. Женщина погрузилась в сон моментально, что бывало с ней очень редко, и не слышала ни криков водяных птиц, ни шорохов, ни шелеста листьев. Ломакин еще немного посидел у затухающего костра, посмотрел на яркие звезды – почему-то они казались ему ярче, чем в городе, – и, вздохнув, полез в палатку.

Сахиб Гирей, развалившись на подушках в беседке, находился в веселом расположении духа. Вчера он заточил в темницу племянника, который мог занять престол как любимец Сулеймана Великолепного, а сегодня, с помощью своего дипломатического таланта – по крайней мере он так считал – уговорил Ислям Гирея не претендовать на трон. Теперь нужно было ехать в Стамбул и убедить султана, что лучше его, Сахиба, Крымского хана не найти. Разумеется, он скроет, что заточил в темницу Девлета, скажет, что мальчик еще не готов управлять большой страной, что сам отказался от трона. Чтобы все выглядело правдоподобнее, Сахиб решил заставить Девлета написать письмо двоюродному брату, в котором юноша подробно расскажет, почему не хочет быть ханом. Он не сомневался, что заставит племянника это сделать: пообещает ему самое дорогое, что можно пообещать, – жизнь. Девлет сейчас наверняка мечется по подземелью, ожидая смерти. Вряд ли ему хочется умирать, покидать белый свет в восемнадцать лет. Сахиб Гирей улыбнулся своим мыслям и погладил узор, вышитый золотом на темно-синем халате, потрогал окладистую, черную, с рыжинкой бороду. Здорово все-таки он придумал! Тихое журчание воды в фонтане убаюкивало. Раскосые глаза Сахиба начали слипаться.