Прогулки с Андреем Толубеевым. Записки театрального дилетанта - стр. 19
В новой постановке «Оптимистической» напряженный диалог каждого с историей, трагическая попытка найти «свою правду» в мире, где правда единственна, становится, как кажется, важнее непосредственных фабульных споров и столкновений. Оттого-то столь значимой становится в спектакле судьба Алексея, каким сыграл его А. Толубеев, – его гамлетизм отзывается в поступках однополчан, в типе их отношений с миром. Определяя свое место на корабле, а затем в полку, он пытается решать сущностные вопросы бытия, стремится истинно распорядиться своей свободой, найти ее осмысленное осуществление. В этом Алексее ощутимы уроки работы театра над прозой М. Шолохова – матрос первой статьи должен был решать для себя те же вопросы, что и Григорий Мелехов, искать пути самоосуществления, совершать выбор в пользу революционного разлома страны с такой же трагической страстностью, как и шолоховский герой О. Борисова. В каждой фразе Алексея-Толубеева будет пробиваться непременное вопрошение мира, истовое стремление постичь правду во всей ее многосложности и жестокой наготе. «Правды ищу», – признается он Рябому, и поиск этой мировой правды, ради которой не страшно и жизнь отдать, станет для артиста существом роли.
В жизни среднего роста, на подмостках А. Толубеев кажется высоким и гибким. Пластика этого Алексея залихватски отточена, каждым своим движением он словно пародирует царский морской устав, но так, что понимаешь: радости, освобождения эта игра ему не приносит. Он в постоянном напряжении, весь настороже, напряжение и настороженность тяготят его, готовы разрешиться либо в подвиге, либо в бессмысленном и кровавом бунте против всего на свете – в равной степени…»
Когда мы уже были хорошо знакомы, я спросил его об отце. Он долго молчал. Я уже пожалел, что спросил, однако, внимательно посмотрев на меня, чуть запинаясь, он сказал:
– Знаешь, я не люблю этот вопрос, порой его задают из любопытства, но тебе отвечу. Отец для меня – Вершина. Хотя у него была другая семья, они развелись с мамой, когда мне было четыре года, я всегда был рядом с ним. Сколько себя помню – мы вместе. Никогда никого не предавший, не изменивший своим убеждениям, он практически каждый вечер выходил на сцену и, что бы ни играл, никогда не заигрывался, не прогибался под предполагаемые обстоятельства. Сейчас я могу сказать, что он играл как-то слишком просто, не театрально, слишком по-человечески. Самое главное, он не был актером одной краски, одного амплуа. Ему удавались и отрицательные герои, и положительные, и злодеи, и простаки.