Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики - стр. 25

– Это лицо мне знакомо.

– Стало быть, вы меня знаете? – спросила я с воодушевлением, которого отнюдь не испытывала.

– Думаю, да. Откуда вы?

– Из дома.

– Где ваш дом?

– Разве вы не знаете? На Кубе.

Тут он сел рядом со мной, пощупал мой пульс, изучил язык и наконец сказал:

– Расскажите мисс Скотт о себе все, что нужно.

– Нет, не расскажу. Я не стану разговаривать с женщинами.

– Что вы делаете в Нью-Йорке?

– Ничего.

– Вы можете работать?

– No, señor.

– Скажите мне, вы уличная женщина?

– Я вас не понимаю, – ответила я, испытывая к нему искреннее отвращение.

– Я хочу сказать, позволяли ли вы мужчинам обеспечивать вас, брать на содержание?

Мне захотелось дать ему пощечину, но мне нужно было сохранять самообладание, поэтому я просто сказала:

– Не знаю, о чем вы говорите. Я всегда жила дома.

Задав мне еще множество вопросов, столь же бессмысленных, сколь бесчувственных, он оставил меня и заговорил с сестрой.

– Определенно слабоумная, – сказал он. – Я полагаю, это безнадежный случай. Ее нужно поместить в заведение, где о ней позаботятся.

Так я выдержала свое второе медицинское обследование.

После этого способности докторов окончательно упали в моих глазах, а мои собственные – возросли. Теперь я была уверена, что ни один доктор не может отличить сумасшедшего человека от здорового, если тот не буйный.

Ближе к вечеру появились женщина с мальчиком. Женщина села на лавку, а мальчик пошел внутрь переговорить с мисс Скотт. Вскоре он вышел и, кивнув на прощание женщине (которая была его матерью), удалился. Она не выглядела сумасшедшей, но историю ее мне узнать не удалось, потому что она была немкой. Во всяком случае, звали ее миссис Луиза Шанц. У нее был довольно потерянный вид, но, когда санитарка поручила ей что-то зашить, она выполнила эту работу скоро и хорошо. В три пополудни всем пациенткам дали овсяный суп, а в пять – по чашке чаю и куску хлеба. Я удостоилась особого отношения: поскольку я была не в состоянии ни есть этот хлеб, ни пить субстанцию, носившую гордое название чая, мне дали стакан молока и крекер, точно так же как в полдень.

Как только зажглись газовые рожки, появилась новая пациентка – молодая девушка двадцати пяти лет. Она сказала мне, что только недавно оправилась от тяжелой болезни, и ее вид подтверждал ее слова. Было похоже, что она перенесла жестокий приступ лихорадки. «С тех пор я страдаю нервным истощением, – сказала она, – и друзья отправили меня сюда подлечиться». Я не сказала ей, где именно она находится, и она казалась вполне довольной. В 6:16 мисс Болл сказала, что собирается уходить, поэтому нам всем следует лечь в постель. После этого каждой из нас – теперь нас было шестеро – отвели комнату и велели раздеться; после этого я получила короткую фланелевую ночную сорочку. Затем она собрала всю одежду, которую я носила днем, в узел, пометила его «Браун» и унесла. Окно, забранное железной решеткой, было заперто; мисс Болл выдала мне дополнительное одеяло – составлявшее, по ее словам, редкую привилегию – и удалилась, оставив меня одну. Кровать никак нельзя было назвать удобной. Она была такой жесткой, что я не могла оставить в ней ни единой вмятины, а подушка была набита соломой. Под простыней была постелена клеенка. Наступила ночь, становилось все холоднее, и я всячески старалась согреть клеенку, но с наступлением утра она была такой же ледяной, как при первом прикосновении, превращая меня саму в подобие айсберга, так что я оставила безнадежные попытки.