Про любовь одиноких женщин - стр. 8
А если всё наоборот, то из жизни получается драма, а иногда и трагедия: девочка с детства точно знает, что не удалась – ни внешне, ни умом, а близкие люди постоянно это констатируют с таким большим искренним чувством, что абсолютно уже неважно, как обстоят дела на самом деле, что там с умом и внешностью. Жизнь девочкой заранее проиграна: она станет жить, вести себя и проявляться именно как некрасивая дура – и так всю свою изначально горбом скривлённую судьбу. Она будет бояться смотреться в зеркало, потому что оттуда на неё пялится урод. Она станет покупать одежду исключительно для «маскировки»: огромные балахоны, шали, пончо – лишь бы закутаться в них, замотаться, чтобы никто не видел её так называемой фигуры. Она научится накручивать на голову платки и косынки в духе лихой комсомолки 20-х, чтобы спрятать «неудачные, жиденькие, сечёные волосики» – эти слова маминым голосом всегда кричат дурниной в её голове, когда она причёсывается.
Однажды… мне было лет 12… старший брат страшно опозорил меня перед гостями. Дело в том, что у меня тогда уже вовсю началось это чёртово, клятое, ненавистное половое созревание, я рванула в рост, на лбу выросли прыщи, я всё время потела… В тот день к родителям должно было прийти много гостей, маменька развернула мощную готовку – пироги, жаркое, огромная кастрюля картошки пыхтела на газовой плите… Было жарко, душно. Я должна была помогать накрывать на стол и металась из кухни в комнату, туда-сюда, бесконечно и скоренько – из кухонного смрада в комнату, где ненамного легче дышалось. А дым, похожий на утренний туман прохладного летнего утра, заволок всю квартиру. В общем, я тогда здорово взмокла. А когда пришли гости, и все рассаживались за стол, мой старший братец, оказавшись рядом со мной (кстати, он участия в подготовке стола никакого не принимал, а всё время просидел в своей комнате за книжкой), громко сообщил всем:
– Фуууу, вонючка! Хоть бы помылась! Нее, я рядом с ней не сяду, – и заржал. Почему-то гости тоже заржали… и мама с папой заржали… Мне больше всего на свете хотелось в ту минуту умереть. Я даже не очень помню, как пережила тот момент, всё было словно в тумане. То есть, туман-то был на самом деле реален – кухонный, смрадный, но к нему прибавился ещё один – в моей голове: гадкий, тошнючий, воняющей мною, моим смрадом… В ушах шумело, смех вокруг отдавался эхом в черепушке и будто мячик ударялся о его кости, прыгая туда-сюда, туда-сюда… Было больно.
Я убежала из-за стола. В ванную комнату. Встала под душ. Прямо в одежде… Мне стучали в дверь, барабанили даже, что-то кричали. Я не слышала ничего, я стояла под душем, мне казалось, что я продолжаю вонять и воняю всё сильнее. То ли козлом, то ли секрецией, то ли ещё чем-то отвратительным… Как потом выяснилось, под душем я стояла ровно сорок восемь минут, пока отец не взломал замок… Ну, потом меня, конечно, наказали.