Про котов и некотов - стр. 14

А в большой комнате, в «зале», как-то появился телевизор. Мне было лет пять или шесть, я не понимала ещё, что это такое, и во все глаза глядела на новую странную вещь: на комод поставили ящик какой-то, вдруг появилось изображение – полосы, фигуры, символы (настроечная сетка телевизионной страницы), потом два человека, женщина и мужчина, которые сидели рядом и что-то говорили официальными голосами. Это были первые новости в моей жизни. Мы все стояли и смотрели на экран, поражённые и гордые. Включали телевизор сначала редко, как что-то праздничное, потом он уже стал обыденностью. Но были вещи и более занятные, чем таинственный ящик.

На стене в большой комнате почти под потолком висело чучело белки. Я думала, что её подстрелил дедушка, у него и ружьё было, но тётя Аля сказала, что дедушка только в молодости охотился, а потом лишь рыбачил, так что, кто белку принёс, неизвестно. Потом убиенную отдали местному таксидермисту, и он сделал из неё чучело. Хорошо сделал: выглядела белочка живой, даже глазки-пуговки блестели, как настоящие.

Я похвасталась каким-то знакомым девочкам, что у нас есть такая красота, и они стали меня уговаривать вынести чучело и показать им. Ой, как страшно было, ведь дедушка запретил трогать белку, но идти на попятную как-то неловко, я же уже почти пообещала. С замирающим сердечком зашла в пустой дом, придвинула стул к стене, сняла чучело с гвоздя, оно на деревяшке было, имитирующей ветку, и вынесла за ворота. Девочкам белка очень понравилась, они стали её трогать, гладить (ой, какие ушки, какие глазки!), а у меня одна мысль – скорее унести, повесить на место, пока дедушка не увидел. Схватила белку и назад. Повесить-то повесила, но, видимо, как-то не так, криво. Вскоре пришёл дедушка, а я глаза свои виноватые прячу от него, но он быстро догадался, строго спросил с меня, отругал, даже прибить, по-моему, хотел, но передумал. Вот я натерпелась страху из-за этой белки!..

А бабушка была моей защитницей – даже от родителей! Бывало, они поставят меня в угол за какую-нибудь провинность (даже не знаю, чем я могла так сильно провиниться в столь нежном возрасте…), стою я у печки лицом к стене, обида придаёт силы, поэтому ни за что не прошу прощения, хотя знаю, что именно этого от меня ждёт мама (или папа), стою, стою… Наверное, час стою, и два стою, и день стою, и вечер стою… Стойкая такая девочка. А ноги уже болят, сесть-лечь хочется, прямо упала бы тут же, но нельзя, я же гордая, меня же напрасно обидели. И тут вдруг спасение – бабушка! Она подходит, кладёт мне на плечи свои руки, говорит что-то вроде: совсем замучили ребёнка проклятые ироды, разве можно так, сколько ей ещё в углу стоять, самих надо в угол ставить за такие дела, выходи, внученька дорогая, отдохни, покушай. Ну, или не так говорит, но смысл тот же. И я выхожу! Я поворачиваюсь спиной к проклятой стене, навстречу свету, свободе, еде, игрушкам. Ура! Спасибо тебе, милая бабушка! Моя любимая баба Наташа.