Призраки урочища страха - стр. 5

– Я уж думал, что вы бросите меня – радовался геолог – Ох, и места у вас тут, ужас, глушь!

– Ты здесь видел кого? – с трудом скрывая напряжение, спросил старший, угрюмо глядя в сторону убегающего берега. Сам не зная почему, геолог соврал:

– Да нет, я сразу к реке вышел, а что, потерялся кто?

– Нет, – напряжение не проходило. Рыбаки упорно не хотели встречаться с ним глазами. Когда на повороте лодку занесло, и, покачнувшись, он схватился за руку сидящего парнишки, тот шарахнулся от него так, что чуть не перевернул утлую лодчонку. Ужас и отвращение в его глазах хлестнули словно бич.

– Может мне кто объяснит, что происходит? – нервно спросил он, пытаясь закурить. Дрожащие пальцы с трудом держали сигарету.

– Места здесь, сам говоришь, нехорошие, глухие. Мы к берегу не подходим.

Очень хотелось спросить про старика, но какой-то внутренний голос говорил ему, что делать этого не следует. Отчуждение на лицах старого и молодого рыбаков граничило с враждебностью, а ему еще надо было, чтобы они довезли его до жилья и помогли добраться до экспедиции. Кроме того, он чувствовал, что они оба по непонятным причинам боятся его до смерти, но страх этот не помешал им вернуться и забрать его. Все это было таинственно, и порядком надоело. Наелся он этой таежной романтики досыта. Хотелось домой, в экспедицию, продымленные и прокопченные геологи казались родными и близкими. Они принадлежали к реальному, понятному и ясному, а потому такому удобному и уютному миру, который из этих мест казался добрым и спокойным. Добраться бы только к ним, и забыть, как дурной сон, все, что с ним произошло.

В деревне к нему отнеслись. словно к больному чумой или СПИДом. С ним не хотели разговаривать, смотрели с ужасом, шарахались. Все его жалкие попытки разбить стену страха и отчуждения, отгородившую его от людей, были напрасны. Но он все равно узнал, что из поселка часто пропали люди, что место, где его нашли, считалось проклятым, и туда никто не ходил. А кто по глупости или неведению все-таки решался наведаться в тот уголок тайги, больше не возвращался. Слушая все это, он вспоминал изувеченное тело под потолком вонючей пещеры и думал, что больше других знает, куда и почему пропадали люди. С радостью он покинул эти оставленные богом места с уверенностью, что кошмар из его жизни ушел навсегда вместе со смертью старого колдуна.

На опушку леса, бесшумной тенью скользя между кустов и обходя редкие островки потемневшего, напоенного водой прошлогоднего снега, вышел одинокий волк.

Он был слаб и стар, зубы его истончились, живот подвело от голода, бурая тусклая шерсть висела клочьями. Вот уже много километров пробежал он по холодному лесу, а еды все не было. Он жадно обнюхал вкусно пахнущие следы лося, судорожно сглотнул тягучую голодную слюну и щелкнул клыками. Но этот могучий зверь давно был ему не по силам. Голод мучил все сильнее. Вдруг промозглый ветер донес до него будоражащий запах человека. От острого чувства опасности, близкой и реальной, шерсть на загривке встала дыбом, хриплое рычание вырвалось из облезлой пасти. Серый повел носом и встал на след. Рядом с человеком его чуткий нос не чуял опасного запаха пороха и металла, наоборот, к нему примешивался слабый, но ощутимый запах теплой крови. Волк был опытным зверем. Весь опыт его звериной жизни подсказывал ему, что человек был один, и при нем не было оружия. Значит, это была легкая добыча для старого, больного и больше не нужного стае волка, который хотел только одного: есть. Но чем ближе он подходил к добыче, тем медленнее становился его бег, тем неувереннее движения. Через запах живой человеческой плоти, беззащитной, теплой и мягкой, пробивался запах, от которого у него на загривке шерсть встала дыбом. Вся его звериная натура восставала против этого запаха, в нем была смерть и еще что-то, несущее боль, страдание, хуже голода и смерти. Сквозь редкие кусты волк увидел темную фигуру затаившегося возле кучи валежника человека. Осторожно и напряженно хищник двинулся вперед, но тот же острый и страшный запах его остановил. Человек неторопливо повернул голову и посмотрел ему прямо в мерцающие зеленым светом глаза. Волку было невдомек, что ничего человеческого давно не было в этом двуногом существе, но и звериного в нем не было тоже, ибо то, что было его сутью, составляло смысл и цель его жизни, было противно всему живому. Он был сама смерть. И пахло от него смертью. Волк попятился, глухое рычание вырвалось из его оскаленной пасти. Он бесшумно повернулся и скрылся за темными силуэтами деревьев.