Размер шрифта
-
+

Призрак Оперы - стр. 33

– Вместо того чтобы смеяться над Призраком, – с негодованием воскликнула она, – вы бы лучше последовали примеру господина Полиньи, уж он-то самолично удостоверился…

– Удостоверился в чем? – спрашивает Моншармен, никогда в жизни так не веселившийся.

– В существовании Призрака!.. Ведь говорю же я вам. Судите сами!.. – Она внезапно успокаивается, ибо полагает, что минута наступила серьезная. – Судите сами!.. Я все помню, как будто это было вчера. На этот раз давали «Жидовку». Господин Полиньи пожелал один сидеть на представлении в ложе Призрака. Госпожа Краусс имела бешеный успех. Она только что спела, ну знаете, тот самый кусок из второго акта, – мадам Жири напевает вполголоса:

Я жить хочу с тобой и умереть,
Ни небо нас, ни ад не разлучат.

– Хорошо! Хорошо! Я знаю… – с обескураживающей улыбкой прерывает ее господин Моншармен.

Но мадам Жири продолжает вполголоса, покачивая пером на шляпе цвета сажи:

Уйдем! Уйдем! На земле, на небесах ли
Одна судьба нас ожидает.

– Да-да! Ясно! – снова в нетерпении повторяет Ришар. – А дальше? Дальше?

– А дальше вот что: ведь именно в этот момент Леопольд восклицает: «Бежим!», не так ли? А Элеазар останавливает их, спрашивая: «Куда бежите вы?» Так вот, в этот самый момент господин Полиньи, за которым я наблюдала из глубины соседней ложи, где никого не было, господин Полиньи вскочил и пошел, оцепенев, словно статуя, я едва успела спросить его, вроде Элеазара: «Куда вы?» Но он мне не ответил, а сам был бледный, как мертвец! Я следила, когда он спускался по лестнице, только он не сломал ногу… Хотя шел будто во сне, в дурном сне, даже дорогу не мог найти, а ведь ему платили как раз за то, что он хорошо знает Оперу! – Мадам Жири умолкла, дабы оценить произведенный ее словами эффект.

История с Полиньи заставила Моншармена лишь покачать головой.

– Однако из всего этого не следует, при каких обстоятельствах и каким образом Призрак Оперы попросил у вас скамеечку? – настаивал он, пристально глядя на матушку Жири, как говорится, глаза в глаза.

– Ну, с того вечера все и пошло… Потому что с того вечера его оставили в покое, нашего Призрака. Никто больше не пытался отнять у него ложу. Господин Дебьенн и господин Полиньи отдали распоряжение, чтобы ее оставляли для него на все представления. Поэтому когда он приходил, то просил у меня скамеечку…

– Минуточку! Призрак просит скамеечку? Стало быть, ваш Призрак – женщина? – спросил Моншармен.

– Нет, Призрак – мужчина.

– Откуда вы знаете?

– У него мужской голос. О! Тихий такой голос. Вот как все происходит: когда он является в Оперу – обычно это бывает где-то в середине первого акта, – он три раза отрывисто стучит в дверь ложи номер пять. Первый раз, когда я услыхала эти три удара, хотя прекрасно знала, что в ложе пока никого нет, само собой, я была страшно удивлена! Открываю дверь, смотрю, слушаю – никого! И вдруг раздается чей-то голос: «Мадам Жюль (так звали моего покойного мужа), можно попросить у вас скамеечку?» С вашего позволения, господин директор, от неожиданности я стала красная, как помидор. А голос продолжал: «Не пугайтесь, мадам Жюль, это я – Призрак Оперы!!!» Я поглядела в ту сторону, откуда доносился голос, к слову сказать, такой добрый, такой приветливый, что почти не внушал мне страха. Голос, господин директор, сидел в первом кресле первого ряда справа. Только я никого не видела в кресле, хотя можно было поклясться, что там кто-то сидит, кто-то разговаривает, и этот кто-то был очень учтивым, честное слово.

Страница 33