Призрак Безымянного переулка - стр. 15
Аки голуби безгрешные…
Антипушка Кормчий появился на фабрике еще при жизни старшего брата – просто захаживал, проповедовал свое. Брат Иннокентий ничего ему не позволял, вообще считал изувером.
А вот Яков после восстания на Красной Пресне, после всех этих трупов и расстрелов, после бунта и тупой апатии, окутавшей Москву, словно серая вата, решил дать Антипушке-кормчему сыграть на фабрике свою роль.
Антипушка привел своих единоверцев – здорового как медведь Онуфрия из сибирского Корабля и умного и сведущего в технике Федосея Суслова. Суслова Яков Костомаров сделал старшим приказчиком. Несколько месяцев наблюдал его – сгорбленный, безбородый, улыбчивый, кроткий, он начал увольнять рабочих и набирать кое-кого из своих.
И вот спустя два года на фабрике из двадцати девяти человек рабочего персонала – одиннадцать «белых голубей», убеленных. Двенадцать – все еще живущих в браке, но чутко внимающих проповеди кормчего и участвующих в радениях. Остальные, как всегда, колеблются. С одной стороны, привлекает соблазн денег, которые сулят за вступление в Корабль. С другой стороны, стыд и боязнь боли.
И есть еще молоденький дурачок из формовочного цеха, не убеленный по-настоящему, но перетянувший себе половые органы просмоленной бечевкой и похваляющийся этим, словно подвигом умерщвления плоти.
И тишь да гладь на фабрике все эти два года. Никаких там петиций, стачек, требований повысить заработок. Вот что значит – секта, вот что значит община.
Скопцы – это сила. И сила эта в самой их слабости и фанатизме, с которым они работают и живут. А живут лишь для того, чтобы работать и копить деньги, а еще сладко, вкусно есть, не позволяя себе при этом тонуть в пучине пьянства. Потому что отрезанные яйца и член, видно, и на это тоже мужское пристрастие влияют. Среди «белых голубей» – скопцов горьких пьяниц не водится. И это факт.
К концу застолья Семен Брошев совсем размяк. Он пил коньяк, и Яков этому не препятствовал, подливал незаметно еще и настойку опия. Лицо Брошева побледнело, покрылось капельками пота. Светлые глаза казались темными как ночь от расширенных зрачков.
Он все еще что-то с жаром молол про «чистоту и свое решение остаться чистым, незапятнанным, как в физическом плане, так и духовном».
А Яков Костомаров все больше убеждался, что перед ним импотент, боящийся не только физической близости с решительной и красивой невестой, не только супружества, но и жизни вообще – борьбы, насилия, лжи, правды, счастья, беды, удовольствий и потерь. Всего того, что он именовал «страстями».
Лучше убелиться и стать чистым.