Приют для бездомных кактусов - стр. 25
Последнее было сказано тихо, и Денисыч, начавший подмерзать, не расслышал. Мужчины попрощались, журналист дернул дверь; Денисыч, втянув голову, заспешил в корпус.
Ужин шел к концу, дежурные уносили пустые липкие тарелки.
Вошел Батя.
За столами притихло и сжалось.
Батя медленно обошел столы.
– Петров!
Петров поднял голову.
– Двадцать отжиманий и дежурка завтра по кухне.
– За что?
– За всё. И еще пять отжиманий за дурацкий вопрос… Дорошенко!
– Здесь! – вскочил Дорошенко.
– Пятнадцать отжиманий.
– Прямо… сейчас?
– Нет, когда срать пойдешь.
Контингент осторожно засмеялся.
– Цой!
– Да.
– Что – да? Что смеешься?
Цой заморгал.
– Тоже пятнадцать отжиманий. За неуместное чувство юмора. Поехали.
Петров, Дорошенко и Цой обреченно вышли из-за столов и опустились на пол.
– А вы все что молчите? – летел сверху голос Бати. – Считаем. Р-раз…
– Два… – откликнулся хор.
Пол то приближался, то отдалялся. Из живота кисло давила рисовая каша. Клацали об пол пуговицы, у Дорошенко свалились очки.
– Три-и…
Петров долго не мог уснуть, болели руки и не согревались пятки.
Дорошенко, повздыхав, заснул; спал с приоткрытым ртом. Кореец, как обычно, во сне напевал, к этому в комнате давно привыкли и не будили, чтобы заткнулся. Всё равно уснет и будет снова петь.
Петров сел на кровати и поглядел на свои кактусы. Они так и стояли на разных концах подоконника. За окном тяжело лил дождь.
– Маша, – тихо позвал Валентин.
– Ну что?.. Я сплю.
– Маш, у меня, оказывается, отец есть. Представляешь? Настоящий, как в кино. Писатель… журналист. Собирался Батю уволить и меня забрать. То есть нас с тобой. А я ему: мы должны это обсудить с Машей… И связаться с нашей цивилизацией. А пока не свяжемся и не получим сигнала – не-е… Не удастся вам, земляне, нас снова перехитрить, да, Маш?
Маша молчала: то ли вправду спала, то ли обдумывала.
Петров погладил горшок с Валентином; Машин не стал, чтобы не тревожить.
Забрался обратно под одеяло, согнул ноги и поджал их к животу. И какое-то время, пока не заснул, еще слышал пение Корейца и стук дождя.
Наверх!
Утро в девятиэтажке.
Обычное утро в самой обычной девятиэтажке. На первом этаже пахнет жареным луком, открывается дверь, дети уходят в школу. Прощаются, топают вниз, дверь закрывается, запах лука остается.
На пятом этаже оживает железная дверь, выходит Сухроб-ака[1]. Белая рубашка, черный галстук, запах дезодоранта. Очень похож на начальника, для полного сходства только чего-то не хватает. «Та-а-ак!» – говорит Сухроб-ака. Вот теперь, после этого «та-а-ак!», он уже совершенно начальник, даже муха, ползущая по дверце лифта, останавливается и поглядывает на него с почтением. А может, просто его белой рубашкой заинтересовалась, кто ее знает?