Привет, Джули! - стр. 15

Я решил, что она так недолго продержится: до школы ехать довольно далеко, и когда она забудет про дерево, то снова пересядет на автобус. Как-то я даже осознал, что ищу ее взглядом. Ну, не то чтобы ищу – но поглядываю по сторонам. В один дождливый день я решил, что сегодня она точно придет на остановку, но Гаррет снова ее видел – она ехала на велосипеде в ярко-желтом дождевике. На математике я заметил, что ее брюки ниже колен промокли насквозь.

После уроков я даже хотел догнать ее и посоветовать пересесть на автобус, но в последний момент остановился. О чем я только думал? Джули же истолкует дружескую заботу неправильно! Нет, приятель, берегись! Оставь все как было.

Меньше всего я хочу, чтобы Джули Бейкер думала, что я скучаю по ней.

Люблю смотреть, как папа рисует. И слушать его, когда он рисует. В моменты, когда он слой за слоем наносит мазки на пейзаж, его речь звучит мягко, но с тяжелыми нотками. Это не грусть – скорее, усталость и умиротворение.

У папы нет студии, а гараж полон вещей, которые лежат без дела, но когда-нибудь обязательно понадобятся. Так что рисует папа на улице. Говорят, творить на природе лучше всего, но с нашим двором это не работает. Папа решает проблему так – всюду берет с собой камеру. Он каменщик и по работе часто куда-нибудь ездит на своем пикапе. Он всегда начеку, когда видит прекрасный рассвет, или закат, или просто красивое поле с пасущимися овцами или коровами. Затем он прикрепляет снимок к мольберту и рисует. Получается классно, но мне всегда было немного жалко папу из-за того, что ему приходится рисовать на нашем заднем дворе. Не самое живописное место. А когда я начала разводить там кур, стало еще хуже. Хотя за работой папа не замечает ни двор, ни кур, ни даже снимки. Он видит что-то большее. У него такой взгляд, словно мыслями он далеко. Он держит в большой мозолистой руке тоненькую кисточку и рисует, и кажется, что им управляют сверхъестественные силы.

В детстве папа разрешал мне садиться рядом и наблюдать, при условии, что я буду вести себя тихо. Мне тяжело давалось долгое молчание, но через пять-десять минут тишины папа сам начинал говорить. Благодаря этим посиделкам я многое о нем узнала. Он рассказывал о разном: о том, что делал в моем возрасте, и как доставлял сено на своей первой работе, и как жалеет, что не окончил колледж.

Когда я стала постарше, он по-прежнему много рассказывал о себе, но начал расспрашивать и меня. Что мы изучали в школе? Что я сейчас читаю? Что я думаю о том или о сем? Один раз он удивил меня: спросил, почему я без ума от Брайса. Я рассказала о его глазах, и волосах, и о том, как у него на щеках появляется румянец, но, кажется, объяснила как-то неправильно: когда я закончила, папа покачал головой и мягко, но убедительно посоветовал рассмотреть всю картину целиком. Не совсем поняла, что он имеет в виду, но мне захотелось поспорить. Да что он знает о Брайсе? Вообще ничего! Но здесь нельзя было ругаться. В доме можно, но не здесь. Мы долго молчали. Потом папа поцеловал меня в лоб и сказал: