Пристав Дерябин. Пушки выдвигают - стр. 21
Но вот пристав снял тужурку, остался в одной крупно вышитой на груди рубахе, подошел к иконе, около которой горела лампада, грузно стал на колени и начал отчетливо, громко читать молитву ко сну отходящих:
– «Боже вечный и царю всякого создания, сподобивый мя даже в час сей доспети, прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, господи, смиренную мою душу от всякия скверны плоти и духа…»
Читал долго, потом прочитал еще две длинные молитвы, поклонился земно и встал с колен. А в это время разделся Кашнев, потянулся устало и лег.
– Ты что же это? Немолякой? – покосился на него Дерябин.
– Дда… отвык… давно не молился, – просто ответил Кашнев.
– Ты – человек ученый, юрист… тебе это, конечно, стыдно… – медленно проговорил Дерябин, кашлянул, посопел и добавил: – А я – молюсь, прошу простить… Я, брат, ничего в жизни не понимаю и потому молюсь.
Он покопался в столе, шумно выдвинул ящик и достал фотографию; доставал как-то медленно, ощупью, и держал отвернувшись, поднося ее Кашневу.
– Вот видишь… присмотрись хорошенько: мой сын Юра, девяти лет! Присмотрись!
– Красивый мальчик, – сказал Кашнев, искренне любуясь мальчиком – большеглазым, пухлогубым, с челкой, в суконной матроске.
– Умница был! Рисовал как! Всмотрись внимательно, – я еще не могу… Шесть недель назад от дифтерита умер: не могу смотреть… Он не при мне жил, то есть не моя фамилия, и прочее, но-о… только он мой был, настоящий… моей крови… Вот и спроси его, зачем умер.
Пристав стал у окна, побарабанил пальцем, потом, сопя, взял у Кашнева фотографию и, не глядя, спрятал в стол. Посвистал глухо и вдруг опять начал надевать тужурку отчетливо и решенно.
– Куда? – спросил Кашнев.
– Куда? Куда надо, куда надо, да, куда надо! – скороговоркой ответил Дерябин; потянулся, оглядел правую руку, и Кашнев только теперь заметил на ней три массивных золотых перстня, должно быть таких же жестоких при бое, как кастет.
– Ты… в каземат? – спросил он несмело.
– Я их прощупаю, какие они такие ребята, здешние, – раскатистым голосом ответил Дерябин, прикачнув головой.
– И охота!.. Ложись-ка спать, – поднял голову на локоть Кашнев.
– Я их прощупаю, здешних ребят! – повторил пристав в нос и с тою же металлической брезгливостью в голосе, какая была у него раньше.
Кашнев медленно сел на постели.
– Знаешь ли, что я тебе скажу, Ваня, – проговорил он решительно, но добавил как-то не в тон: – Ты ведь шутишь, что идешь в каземат?
– Как-к шучу? Зачем шучу? – зло удивился Дерябин.
Кашнев представил измятую солому на полу каземата и как на соломе валяются парни… и толстые перстни пристава… желтые перстни, желтая солома, желтое платье Розы, – мутно было в голове… И с усилием поднялся Кашнев, забывши уже, что он – прапорщик, и так, как лежал в постели, в одном белье подошел к приставу, улыбнулся ему и просительно сказал: