Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - стр. 32

в 1970 году называет манеру возлагать на козу полную ответственность за почвенную эрозию «иррациональным обвинением». Он утверждает, что население Пелопоннеса защищает козу не из глупости, а потому, что хорошо знает ее пользу и безвредность. По социально-политическим мотивам эту «корову бедняков» часто защищали от лесной администрации, заинтересованной исключительно в получении древесины на экспорт. Автор исследования «Место козы в сельском хозяйстве мира» видит в этом славном животном героического защитника пастбищных ландшафтов от зарастания лесом. Отношение к козе – это в известной степени вопрос интереса, а не экологии. Там, где козы пасутся тысячи лет (а на некоторых участках Ближнего Востока есть свидетельства их присутствия в течение восьми тысячелетий), козье пастбище самой жизнью доказало свою безусловную экологическую стабильность, и если коза хорошо приспособлена к скудным почвам и потому распространена на них, то это еще не дает оснований считать ее причиной их обеднения. Английский историк смеется: «Очевидные свидетельства, что за последние десять тысяч лет коза проела себе дорогу в цветущем и плодородном саду Эдема», можно считать какими угодно, но только не убедительными.

Тем не менее это прожорливое существо, забирающееся на деревья и объедающее их листву, безусловно, может вредить растительному покрову в экологически неустойчивых регионах и уничтожать подрост там, где прошли сплошные рубки. Главное здесь, как люди контролируют количество животных и площадь выпаса. Особая проблема заключается в своенравии коз, уследить за ними труднее, чем за коровами или овцами. Только в Новое время, с появлением колючей проволоки, нашлось эффективное решение (см. примеч. 40).

Еще более значимое «действующее лицо» всемирной истории и, может быть, вообще самое главное животное – овца. В экономике и ландшафте Германии она тоже играла когда-то важную роль, хотя сегодня об этом часто забывают. Еще в 1860 году прусский статистик Иоганн Фибан подчеркивал, что шерсть – основной бастион немецкого текстильного сектора в сравнении с Англией и Францией. В Германии было тогда 28 млн овец – почти столько же, сколько людей (см. примеч. 41). Почти полное исчезновение овцеводства должно было очень сильно изменить облик Германии, и не только в окрестностях Люнебургской пустоши. Какую оценку дать этим изменениям? И стоит ли вообще их оценивать?

В этом пункте настроения расходятся, даже между защитниками природы. Для Джона Мьюра, учредителя Сьерра-клуба и отца-основателя американского природоохранного движения