Принцесса и Дракон - стр. 10

– Могу я воспользоваться этой потрясающей библиотекой?

– Мне жаль, сударыня, но я не могу ответить на вашу просьбу, пока не получу на то указаний мсье Армана. Я не волен распоряжаться в его доме.

– Что ж, понятно. Надеюсь, я могу из окон особняка наблюдать Сену и Собор без дополнительного соизволения высокочтимого господина де Ламерти?

– О, да. Безусловно, мадемуазель, – голос Люсьена остался совершенно бесстрастным, если он и уловил сарказм, то никак не счел нужным это обнаружить.

Эмили привела себя в порядок и задумалась над тем, стоит ли завтрак, любезно предложенный Обером по указанию Ламерти, ее внимания. Есть хотелось ужасно, в то же время, вкусить хлеб в доме врага претило ее гордости и противоречило принципам. Кроме того, отказавшись от еды, можно было медленно угаснуть, не отягчая совести грехом самоубийства. Размышления, путем которых девушка пришла к столь казуистичному выводу, были довольно оригинальны. Несмотря на юный возраст, Эмильенна была не чужда некоторых иезуитских черт – когда ей требовалось извинить в собственных глазах какой-либо неблаговидный поступок, противоречащий христианским догмам, она путем сложных умозаключений приходила к выводу, что поступок сей имеет оправдания. Так и в этот раз, решив уморить себя голодом, девушка рассуждала примерно следующим образом: "Смерть от голода наступает не сразу. У Господа будет время решить, как поступить со мной. Может быть, за эти дни он укажет мне путь к свободе и чудесным своим вмешательством выведет из этой тюрьмы, которая стократ хуже предыдущей". Да, пусть, Господь и Матерь Божия решат ее участь, она же лишь покажет им, как жаждет умереть.

Порешив таким образом, Эмильенна осталась в своей комнате. В тюрьме она приобрела привычку не тяготится вынужденным досугом, и в отсутствии других развлечений предавалась размышлениям и молитвам. Она могла часами сидеть на месте, уставившись в одну точку. Живая, беззаботная, подвижная в прошлой жизни, за последнее время Эмильенна чрезвычайно развила в своей душе созерцательное начало. И это помогло ей, в отличие от многих товарищей по несчастью, не терзаться, помимо прочих страданий, еще и скукой. Решив не выходить из комнаты, пока это возможно, Эмили взобралась на широкий подоконник, отгородилась тяжелой бархатной портьерой от вида ненавистной ей комнаты, и перевела взгляд на предметы, в любой ситуации милые ее сердцу.

За окном был мрачный и прекрасный Нотр – Дам, за окном было тяжелое серое небо, отражавшееся в свинцовых водах Сены, за окном были улицы, дома, деревья, люди. За окном был Париж! Город любимый и ненавидимый одновременно. Любимый за свое совершенство и ненавидимый за кровавые ужасы, колыбелью которых стал. Эмильенна и в Консьержери целые часы могла заворожено смотреть в окно, здесь же ее взгляду открылся новый вид – хоть какое-то разнообразие, за которое надо быть благодарной.