При исполнении служебных обязанностей. Каприччиозо по-сицилийски - стр. 20

– Есть хочу, – тягуче повторил Пьянков, – и помидор тоже.

– Не глумись, – попросил Брок, – Паша в полемическом запале, а ты о хлебе насущном. Стыдно.

– А ну вас, – повторил Богачев и предложил: – Геворк Аркадьевич, пошли перед завтраком партию бильярда сгоняем, а?

– Только вы не будете меня терзать вашими разговорами, ладно?

– Не буду, – пообещал Павел, и они пошли в маленькую комнату около столовой, где стоял старый бильярд.

После завтрака Богачев надел меховую куртку и отправился гулять. По дороге он заглянул в дом к радисту Сироткину, чтобы передать ему две банки сгущенного молока для медвежонка, прозванного зимовщиками Королем Павлом. Медвежонок был совсем маленький, а поэтому ласковый. Он очень любил сгущенное молоко и игру в футбол. Радист Сироткин спал на кровати, а медвежонок лежал у него в ногах и грыз книгу. Он вопросительно посмотрел на Богачева и сразу же стал теребить Сироткина. Тот проснулся, увидал банки сгущенного молока и сказал:

– Спасибо. Что, снова радиограмму хочешь передать?

– Хочу.

– Молоко – взятка?

– Взятка.

– Сейчас я тебе раскупорю взятку, – сказал Сироткин медвежонку. – А ты пиши текст на бланке.

– Я уже написал, – сказал Богачев и положил текст радиограммы рядом с банками сгущенного молока.

Сироткин прочитал вслух:

– «Кутузовский проспект, 52, 123, Струмилиной. Прилетел на остров Уединения. Живем тут второй день. Здесь солнце ночью. Напишите мне, потому что я жду и загадал на счастье. Богачев».

– Не пропущу, – сказал Сироткин, – это шифровка какая-то.

– Это не шифровка, – вздохнул Богачев, – это значительно серьезнее.

– Понял, Король Павел? – обратился Сироткин к медвежонку. – Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны… Слушай, Богачев, у нас в старину таких радиограмм любимым женщинам не посылали.

– Смущаюсь я, – сказал Богачев и нахлобучил шапку. – Передай, когда на дежурство заступишь.

– Ладно.

– Пока.

– Будь здоров, не гоняй коров.

– Будет сделано.

Богачев сказал эту фразу, подражая Райкину. Сироткин визгливо засмеялся и начал открывать банку молока большим трофейным тесаком.

Собаки бежали быстро.

– Эге-гей, кормильцы! – кричал каюр Ефим. – Вперед, вперед, нерпой накормим! Скорей дрогнули, лаечки!

Он запряг собак цугом, и сейчас, после того как они миновали торосы и вышли на хороший наст, упряжка понеслась так стремительно, что заболели щеки от снега и ветра.

Струмилин сидел позади Ефима, обхватив его руками, и смеялся.

«Считают, будто льды однообразны, – думал он. – Ерунда какая! Они прекрасны, эти полярные льды! Я понимаю Деда Мазая, и мне просто жаль тех, кто не понимает его».