Преодоление - стр. 49

Заруцкий по своей жизни вообще не замечал такого народа, как младенцы. Для него они попросту не существовали. Вот и сейчас он равнодушно взглянул на это существо, неизвестно для чего-то появившееся на свет и ещё издающее какие-то звуки… Взглянув на него всё так же равнодушно, он заметил, что тому что-то досталось от Марины. Хотя в основном здорово походил на своего убитого отца.

«И таким же будет! – с чего-то подумал он. – И что с ним делать?.. Пока он мал. Время ещё есть», – мелькнуло у него, что надо бы всё это хорошенько взвесить.

Марину же слегка кольнула в груди ревность, когда она заметила, как равнодушно смотрит он на её сына. И она, смутившись от этого его равнодушия, как ей показалось, и к ней самой, велела кормилице унести сына. Вместе с кормилицей ушла и Казановская. И они остались вдвоем.

Он молча прошёлся несколько раз по просторной палате, затем стал рассказывать ей, как всё было под Москвой за последнее время. Разумеется, он рассказал ей только то, что ей надо было знать.

– Мы завтра уходим отсюда, – сказал он в конце своего рассказа.

– И куда же? – спросила она его со скрытой тревогой в голосе.

Она уже вроде бы привыкла к резким переменам в жизни, постоянному метанию по разным городам, и всё вдали от Москвы. Но всё равно каждый раз ей было тревожно покидать то временное место, на котором она только-только обжилась было, устроилась. И тут же снова надо было устремляться куда-то в неизвестность. Привыкнуть к такой дерганой кочевой жизни, какой жил Заруцкий, она так и не смогла.

– На Рязань! В гости к Ляпуновым! – саркастически ответил он, зная, что она тоже не любит Ляпуновых. – Прошки-то нет, но там сейчас его брат, Захарий, такой же!

– А почему не в Путивль? – спросила она. – Его величество всё ещё надеется, что я опять стану его подданной… Почему бы не уйти нам вместе туда, а?

Он посмотрел на неё. Этого предложения он ждал уже давно, и уже давно всё решил для себя. Та жизнь, какой жила она, хотя бы с тем же Димитрием, была не по нему. Крым когда-то давным-давно сделал ему прививку против такой жизни. Он стал, и глубоко по натуре, бродягой. И не только из-за казачества, товарищества по «кругу», в чём он всегда чувствовал фальшь, и не верил в «круг»… В то же время он чувствовал себя сейчас подвешенным, без опоры, не знал, что делать дальше. И от этого нервничал необычно для него.

– Мы пойдём в другое место, – тихо, но жёстко сказал он так, когда не хотел никому раскрывать своих планов.

Она уже знала эту его черту и промолчала, положившись на него.