Предшественник - стр. 21
Толстощёкое лицо Кочнина налилось краснотой, руки дрожат.
– Что натворил…он?
– Натворил! Творец! Творюга… Носитель правды! Я от него требую работу, но работает он мало… Федя – о нём: «Такие плохо кончают».
– А он мог «плохо кончить»?
Была версия: не умирает, не уезжает, а убивают в колонии, куда его впихнул один влиятельный в городе гражданин начальник. Некая непонятка: парень – из душа, а на руках – микро-фрагменты почвы. Какой, – дознаваться не стали.
Леонтий Фролович в сомнении: ещё говорить или нет? На лице Бийкина доброта интервьюера: говори, старик.
– Нет! Доказано, – поворот головы к подоконнику, где выводок кактусов, – Программа у него! Таких гадов с программами – давить в колыбели! Такие всё хотят перевернуть, хоть трава не расти. – Лёня дёргает шеей, будто скидывает невидимый хомут, дабы тот не превратился в удавку, а то умрёт в один момент, …как от пули…
И у Феди – интервью:
– Воевал, автомата ему не хватало?
– Объясняю ему разницу между рыцарскими романами и жизнью. Хочу от края оттащить… И он не был полоумным. А так, добровольно ушедший…
– Но диагноз был всё-таки?
– Был.
В кабинете производственно-сельскохозяйственного отдела, где никогда не бывает солнца, но в окне ослепляет, он накручивает диск телефона, ведя переговоры с нужными людьми.
Приятно видеть небо. Под ним – сопку, тёмную от лиственницы. Чирикают воробьи: в весну поверили. Впрочем, и у них дела: гнёзда какие-то вьют… О своём гнезде думать нет охоты.
Накатал девять мелких, с телефона, информаций. Вдруг дверь – и Валя рядом. Не впервые так: войдёт тихо, глядит.
– Виталий Андреич, речь о том, кто умер.
– Ваш рыцарь жив! Неподалёку в газете какой-нибудь работает.
– О, кощунство!
А Бийкин мало верит в то, что тот умер в номере гостиницы, называемой общежитием, в посёлке газовиков.
Бледная, будто больная, будто еле на ногах стоит, уцепилась за край стола. Он глядит в лицо этой дамы, необыкновенно милое, притягивающее, обнять бы.
Но холодные интонации:
– Мне Лёня говорит…
Новость о найденном дневнике облетела редакцию.
– Прошу вас отдать мне! Где он? У вас в портфеле? Дома? Я готова с вами ехать к вам, забрать…
Он недавно думал: а что она скажет, когда узнает? Ну, вот и говорит… Видите ли, Гусельников и его этот дневник – нечто, а он, Бийкин – никто! И это было ясно на дне её рождения в первой декаде декабря (ныне февраль).
В редакционном коллективе только они двое – холостые. Выманивает её в прихожую, будто готов уйти по-английски для всех, кроме хозяйки… А на деле – попытка не уходить и тогда, когда уйдут (по-русски) другие. Манёвр формального чмоканья в щёку. Женщина, которую он впервые обнимает, хрупкая. Такой у него никогда не было. Наверное, немного не рассчитал хватку: она пискнула, будто маленький зверёк, не оттолкнув его. Но, к сожалению, стала гневно вырываться: