Предчувствие - стр. 18
Федя Чикин, а именно о нем у нас речь, боялся представить себя мертвецом. И время на его будильнике показывало второй час ночи.
«Героем стать – не так уж сложно. Но кто нас наградит, а кто злословием прихлопнет?! – парень продолжал привычные ночные и в чем-то навязчивые суждения. – Ведь тогда будут не только восторженные и приветствующие меня друзья. Будут также враги – люди, мною обиженные, поверженные, по злой воле судьбы оказавшиеся на моем пути. И лучше ль нам вызывать восторг, чем сострадание, а еще и чью-то ненависть?! – глубокомысленно вывел Федя, но тут же себя и пресек: Это все – философия для малодушных. А победителей не судят!»
…Однообразие Федю удручало. Зачем все спят, если поутру в мире будет то же самое, что и вчера? Одно и то же! А это очень скучно. И получится еще один неотвратимый день предательства. Потому что ничего не изменится, люди останутся такими же, как и прежде, – чужими друг другу, и мир – молчаливо враждебным, безжалостным, бездушным.
И в ночном безмолвии, и когда луна уже нагло вышла из укрытия и встала посреди комнаты, парень понял причину своей бессонницы: «Я не могу заснуть сегодня потому, что боюсь проснуться завтра».
И что? Нашел ответ – чего же изнывать?! Теперь ложись и спи. Не проходило. Мысли в который раз нагревали подушку, и Федя приказывал себе принять таблетку равнодушия, то есть махнуть на все рукой и ни о чем не думать. Такое лекарство действовало медленнее, чем болезнь. Самопоедание точило силы. И он походил на бездельника, человека безвольного и просто увальня, каковых нынче много стоит в очереди за наградами и славой, но далее своих диванов редко кто продвигается. Разве что еще к компьютеру, дабы блеснуть в соцсетях и посетовать на нескладную жизнь.
В конце концов, положенный каждому человеку сон и всенощная луна победили. Федя откинулся на измятую до безобразия подушку и забыл про невзгоды. Полетели тысячелетия, а может, всего-то несколько часов, и вдруг опять наступило утро, новый день, что, впрочем, тоже не слишком вдохновляло Федю.
В вялотекущей череде серых будней он находил свою слабину неумение жить как-то по-другому: ярко, интересно, одухотворенно. И не открывалось приема или предлога, чтобы взять и начать жить совершенно иначе. Однажды и навсегда! Если глянуть с прищуром, он каждый день совершал побег. От самого себя. Потому и не делал ничего решительного для того, чтобы исправиться самому или изменить весь мир. А до революции было далеко. Слишком далеко.
Это чувство вины и дезертирства Федя не изжил в себе еще с юности. В сладком и горьком тумане той поры он однажды ушел из дому. И был тогда месяц июнь – сезон одуванчиков. Никому ничего не сказав плохого, он купил дешевого портвейна и спрятался в кустах на пустыре – пограничном таком участке между человеческим жильем и отрешенностью. Здесь и прежде у него было убежище. Здесь он читал Апулея и книжку какого-то итальянца, написавшего «Самопознание Дзено».