Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью - стр. 9

Помимо языка намеков, который мы использовали в разговорах с Вимом, мы изобрели собственный способ обсуждать его дела между собой. Вим опасался представителей власти, а мы опасались Вима.

Поэтому я точно поняла, что хочет сказать мама, хотя любой, кто нас подслушивал, не услышал бы ничего интересного.

Решив кое-какие рабочие вопросы, я поехала к маме. Прожив несколько лет в южной части Амстердама, мама переехала обратно в Йордаан, в центр города, где семья жила раньше и где прошло наше детство. Я знала каждый камень на мостовых между улицами Палмграхт и Вестерстраат, где протекала моя жизнь от рождения в 1965 году до пятнадцатилетнего возраста, когда мы переехали в Стаатслиден.

Раньше Йордаан был рабочим районом – районом городской бедноты, если говорить точно. Его жители называли себя «йордаанскими». Это были своенравные люди, не склонные скрывать свои чувства, но относившиеся друг к другу с уважением – по принципу «живи сам и давай жить другим». Начиная с семидесятых в этом историческом живописном районе стала селиться более образованная молодежь, и в конце концов он стал исключительно популярным местом. По мере прибытия «чужаков» коренных йордаанских становилось все меньше. Маме нравилось жить там в окружении давно знакомых ей людей.

Я припарковалась на улице Вестерстраат и пошла к ее дому. Мама ждала меня у входной двери. Трогательная милая старушка, такая хрупкая в свои семьдесят восемь.

– Привет, мам. – Я поцеловала ее в слегка морщинистую щечку.

– Здравствуй, дорогая. – Мы сели на кухне, как всегда.

– Чаю выпьешь?

– Да, с удовольствием.

Немного повозившись на кухне, она поставила на стол две кружки.

– Итак, что происходит? Я вижу, ты плакала. Он что, опять тебя доставал? – спросила я.

– Еще как. Он хочет зарегистрироваться по моему адресу, а я этого не хочу, я просто не имею права, это коммунальное жилье для престарелых, и детям сюда нельзя. Если бы я на это пошла, начались бы неприятности и меня могли бы выставить на улицу. Он рассвирепел, когда я ему отказала, и его опять понесло. Я плохая мать, не хочу ничего делать для своего ребенка… Хорош ребеночек! Ему пятьдесят шесть лет! Он все время орал так, что я боялась, как бы соседи не услыхали. Он прямо вылитый отец, просто копия. – Мама повторяла это раз за разом, словно ей нужно было произнести это вслух, чтобы поверить.

Она была измучена – тяжелый характер отца перешел к сыну. Вим терроризировал ее с самого детства, и она всегда относила это на счет его поганого папаши. И именно поэтому она даже в старости позволяла ему вытирать о себя ноги. Именно поэтому она никогда не отказывалась от сына, несмотря на всю тяжесть совершенных им преступлений. В надежде, что он изменится, мама постоянно навещала его в тюрьме – и когда он отбывал срок за похищение Хайнекена, и даже после того, как он получил второй за вымогательство у нескольких магнатов недвижимости. Несмотря ни на что, это был ее ребенок.