Православные праздники в рассказах любимых писателей - стр. 19
Плотники поднимают отяжелевшие кадушки, выносят бережно. Убирают солому, подметают.
Многие дни будут ходить по дому яблочные духи. И с какой же радостью я найду закатившееся под шкаф, ставшее духовитее и слаже антоновское «счастье»!..
Вот и Покров пришел, праздник Владычицы Пречистой – во всю землю Ее Покров. И теперь ничего не страшно. Все у нас запасено, зима идет, а мы ухитимся потеплей, а над нами Владычица – там, высоко, за звездами.
Я просыпаюсь рано, – какой-то шум?.. Будто загромыхали ванной? Маша просовывает в дверь голову, неубранную, в косах. Подбегает к моей постельке, тычется головой в подушку, кусает меня за щечку и говорит в улыбке:
– Ду-сик… глазастенький, разунь глазки… маменька Катюшу подарила нонче ночью! Вчерась яблочко кушала, а вот и Катюша нам!..
Щекочет у моего носа кончиком косы, и весело так смеется, и все называет – «ду-сик». Отмахивает розовую занавеску – и вот солнце! Праздничное, Покров.
В столовой накрыто парадно к чаю. Отец – парадный, надушенный, разламывает горячий калач над чаем, намазывает икрой, весело смотрит на меня.
– Маленькая Катюша… – говорит он особенно, прищурясь, и показывает головой на спальню. – Теперь, мальчонка, у нас пяток! Рад сестренке?..
Я бросаюсь к нему, охватываю его руками и слышу, как пахнет икрой чудесно, и калачом, и самоварным паром, и бульканьем, и любимыми, милыми духами – флердоранжем.
– Вот тебе от Катюши нашей… розовая обновочка!..
И только теперь я вижу – новые розовые чашки, розовый чайник с золотым носиком, розовую полоскательную чашку, розовую, в цветочках, сахарницу… – и все в цветочках, в бело-зеленых флердоранжах! Все такое чудесно-розовое, «Катюшино»… совсем другое, что было раньше. Чашеки не простые – совсем другие: уже и уже кверху. «Чтобы не расплескалось», – весело говорит папашенька: – Так и зови – „катюшки“».
И вдруг, слышу: за дверью спальни – такое незнакомое, смешное… – «уа-а… у-а-а…».
– Новый-то соловей… а? Не покупной соловей, а свой! – весело говорит отец. – А самое главное… мамашенька здорова. Будешь молиться – Катюшеньку прибавляй, сестренку.
И намазывает мне икрой калачик.
Большое солнце, распелись канарейки, и в этом трескучем ливне я различаю новую теперь, нашу, песенку – «у-а-а… у-а-а-а…». Какой у нас свет, какая у нас радость!.. Под самый Покров Владычицы.
Разъехались плотники по домам, в деревню, зиму перебывать. И у них запасено на зиму. Ухитятся потеплее, избы закутают соломой – и над ними Покров Ее, и теперь ничего не страшно. И Василь-Василич отмаялся, укатил в деревню на недельку: нельзя, Покров. Горя с народом принял: каждого тоже рассчитать, все гривеннички помнить, что забрали за полгода работы, никого чтобы не обидеть, не утеснить: ни отец этого не любит, ни Горкин. Намаялся-таки, сердешный, целую неделю с утра до ночи сидел в мастерской за столиком, ерошил свои вихры, постреливал косым глазом и бранился: «А, такие… спутали вы меня!..» Народу до двухсот душ, а у него только каракульки на книжке, кружочки, елочки, хвостики… – как уж разбирается – не понять. Всем вот давал вперед, а теперь и сам тот не разберет! Горкин морщится, Василь-Василия все – тот да тот. Ну, теперь всем развяза: пришел Покров. И земле ухититься тоже надо: мороз ударит. Благослови ее, Господи, отдохнуть, лютую зиму перебыть. Покров и над нею будет.