Правила обманутой жены - стр. 44

– Видишь? Не получается у меня, Виолочка. Потому что знаю: я – плохая мать! В этом Дима прав. Поэтому мне нужно терпеть. А на лечение я сама заработаю.

– Эээ… натурщицей? – вкрадчиво спросила Соломоновна.

– Да, так теперь это называется. Барина потянуло в народ. Надоели ему московские гламурные фифы и захотелось картошки в мундирах. Вот позвоню ему и соглашусь. Доставка картошки прямо на дом. С пылу, с жару.

– Не делай этого! Ты не такая, – предостерегла меня Виолетта.

– Значит, стану такой, – я взяла телефон и хотела позвонить.

Но пальцы не слушались и телефон упал на стол.

– Я же говорю: ты не такая, – улыбнулась Соломоновна. – Скажи-ка мне, шкильда, а твой этот Платон не хочет еще раз написать Мону Лизу? Так я могу попозировать, – она взялась за грудь обеими руками и подкинула ее вверх, поправляя лифчик. – Мона Лизу? Я спрашиваю: Лизу мона?

Я засмеялась. И в этот момент телефон зазвонил, и я не поверила своим глазам. На экране высветилось имя Платона.

Испугал он ее, испугал. Надя девушка от искусства далёкая. Поэтому ее представления о мире этого самого искусства обывательские. В основном, почерпнутые из кино. Оргии, безумства и прочие извращения – вот о чем она думает, когда слышит слово «натурщица». Не так с ней нужно, не так. Она уже себе там нафантазировала черт знает что!

Платон привстал, подвинул к себе чашку кофе, что стояла возле Мамикона, глотнул кофе, смачивая горло, приложил палец к губам, призывая его молчать, и позвонил Наде. Она ответила сразу, как будто ждала. Голос звучал глухо.

– У вас все в порядке? – забеспокоился Платон.

– Все… хорошо! – после паузы ответила она, явно глотая слезы.

– Послушайте, Надя, я хочу извиниться. Был уставший и поэтому неправильно выразился. Хотел пошутить, но вышло неловко. Мне, по сути, нужна не натурщица, а помощница в галерее. Просто секретарь, только творческий.

Опять ты за свое, Платон? Ее сейчас слово «творческий» напугает.

– Ну, в смысле, креативный. То есть, не прямо так, чтобы очень креативный, а исполнительный и точный. И скромный, – поспешно добавил он.

Вот идиот! Чего его так клинит? Даже не получается нормально выразить мысль. Мамикон удивленно посмотрел на него, вытянул руку ладонью вверх, помахал ею в воздухе и одними губами спросил:

– Ты что блеешь, как баран?

Платон рубанул рукой воздух, отмахиваясь от него, досадливо поморщился, но вдруг с удивлением понял, что волнуется. Это было такое странное и давно забытое ощущение: волноваться, разговаривая с женщиной. В трубке повисло молчание. Платон начал торопливо перечислять блага: