Правила бессмысленного финансового поведения - стр. 18
Способность обуздывать и усмирять никак не заснет в российской истории. И она же корчит странные гримасы. Дом был огромен, но Ленин умер в ничтожно малом будуаре Зинаиды Морозовой, у ее роскошного туалетного столика, у золоченого зеркала, поднимающего к самому потолку.
Она два года не дожила до того, как «Горки» открыли для всех.
Полковник Х.: как взять свое
Дом купчихи, дом дворянский, старый светлый дом был немедленно обращен – нет, не в новую веру, а в птичник, где за перегородками, у крупных, как булки, печей плодилось и размножалось новое племя, веруя, что коммуналки – это жизнь.
Но вера эта с течением лет подтекла, и когда в дом – серебристый, в два этажа – въехал после войны полковник (имя его пусть будет Х.), случился заговор. Омерта.
Наш Х. в дом больше не вмещался. Счет тем, кто был на первом этаже, шел на десятки. И даже подвал, о чем-то размышляющий, был полон доверху, до половинки мутного окна.
А год был нешуточный. 1967-й. «Аврора» стояла на парах. Желала выстрелить на память. В Москве искали тех, кто брал Зимний.
В письме полковник Х. был краток: «В подвале дома на углу бывшей Мещанской (проспект Мира) помещалась подпольная типография, напечатавшая брошюру Ленина «Др-др-др». Раскопаны литеры и части печатного станка».
Давно в Москве не было такого счастья. Комиссии прилетели, сияя. Народы подвала делились открытием. На первом этаже поили чаем. А второй, где ютился полковник Х., имел вид майской черешни.
И их расселили. В белоснежные бесконечные башни, где балконы стелются и кафель блестит серебром. В жилища, свои, никем не тронутые, где есть вода – своя, свой огонь, своя морозилка и свои антресоли – они тоже есть, потому что даны в ощущениях, что есть – всё.
Дом подкормили и взяли под охрану. Он был отмыт, вытерт полотенцем и нынче дышит, как барышня с сигаретой: вокруг одни авто.
В нем две белоснежные печи на два этажа, каждая на четыре комнаты, как столпы.
В нем смелая лестница, витая, как змея.
В нем кресла у печи, в нем медового цвета сундук, в нем дышится – не медом, а запахом потрескивающим, с легкостью показывающим солнце.
Он в самом деле есть – Музейный дом[17]. А кому он памятник? Купцам, коллежскому асессору, инженеру с Рижского вокзала, местному дворнику? Господину Мельгаузену? Рождественской ёлке? Призраку, девице из прежних жильцов, чтобы не беспокоила?
Нет спора – полковнику Х., словно сошедшему с картинки: «Партизан, на глазах неприятеля раскуривающий трубку».
Наши вещи Щукина и Морозова
Неловко идти мимо чужих вещей. Что в Пушкинском, что в Эрмитаже. Очи импрессионистов. Сотни. Хотя бы маркированы (в Эрмитаже): вот это забрано у Сергея Щукина, а это – у Ивана Морозова. Руки до них дошли в ноябре – декабре 1918 года.