Правда и вымысел - стр. 29
– Сейчас иди и ложись, – приказал он. – Да завтра-то не ходи, похоронишь меня, тогда уж… Все идите спать. Чего расселись? Чего ждете? Думаете, еще что скажу?
Дед больше не обронил ни слова. Потом бабушка рассказывала, что он закрыл глаза и будто уснул. Родители не отходили от него – так и просидели возле постели до зари, думая, что он спит, и лишь после этого спохватились, обнаружили, что дед давно отошел, и завесили зеркало…
Три слова
Два этих странных, грохочущих слова – «Карна» и «Манарага» – врезались в сознание с детства, и потом я жил и долго ни от кого их больше не слышал. Третьим было «Ура», однако, привычное, оно не звучало так завораживающе. После смерти деда несколько лет я осторожно, будто между прочим, спрашивал, где находятся гора Манарага и река Ура, у всех людей, кому доверял. Образованный дядя Саша Русинов, окончивший лесной техникум и изучавший топографию, ничего не знал, но, чтобы не ударить в грязь лицом, сказал, что племя гоев живет в Дагестане и один представитель его есть на лесоучастке и фамилия у него – Гоев. Река Ура течет в Уругвае, сказал он, а гора Манарага стоит в Испании.
Я ему не поверил, ибо мой дед никогда в этих краях не был и быть не мог.
Киномеханик дядя Гена Колотов, посмотревший в своей жизни тысячу самых разных фильмов, что-то такое видел, только вот в каком кино точно не помнил, но приблизительно в индийском. Дядя Паша Кудинов, живший в городе Томске и приезжавший на диковинном тогда у нас автомобиле «Москвич» (даже галстук носил и красивые запонки), посмотрел на меня как-то очень уж внимательно и ответил осторожно:
– Таких названий я никогда не встречал…
– А имя Карна есть?
– Возможно, есть, только нерусское.
Потом он сказал родителям, что у меня какие-то странные вопросы и фантазии, неплохо бы показать меня врачу, пока не поздно. Отец к моему любопытству относился с пониманием и легкостью, мол, возраст такой, интересно пацану, вырастет и все пройдет, ружье ему да весло – вот его ремесло. А матушка моя на пятом году от явления Гоя сама заболела базедовой болезнью, стала молчаливой, задумчивой, как наша река по вечерам, и чаще всего отвечала невпопад. Бабушка обычно отмахивалась – я не знаю, не приставай – и однажды заругалась: что ты, дескать, за дедом всякие глупости повторяешь? В бреду он был после солнечного удара, наговорил невесть что и ребенку голову заморочил.
А я чувствовал, что она знает, но скрывает от меня правду, и она, эта правда, связана с чем-то очень важным и болезненным в ее жизни.
И только спустя двадцать один год, когда я делал первую попытку написать повесть о своем деде, она сначала долго отбояривалась – дескать, задурил тебе голову дед с малолетства, – но все-таки кое-что приоткрыла.