Поздняя весна. Повести и рассказы - стр. 21
Иван пропустил мимо ушей «дурня» и всё прочее и с серьёзнейшей миной выдал в продолжение своей фразы:
– Я теперь ещё и за Яничкой присматривать должен!
Я расхохоталась.
– За Яничкой не надо присматривать, Иван! Яничка сама за кем угодно присмотрит, потому как она медик, который ещё и на «Скорой» работает, – сказала я, отсмеявшись.
– Именно поэтому за вами и надо присматривать, Яничка, – принялся разъяснять Иван терпеливо. – Вы красивая девушка, профессия у вас благородная, вдобавок вы поэт! Вы тонко чувствуете, красиво выражаете свои мысли и всегда готовы прийти на помощь… всем без разбору. Но, вы ничего не понимаете в реальной жизни! – Иван даже поводил указательным пальцем из стороны в сторону для убедительности.
– Знаете, Иван, в чём-то вы правы, – согласилась я с самым серьёзным видом, – но я ещё ни разу в жизни не устроила ни пожара, ни потопа…
– Пожара-то вы, может быть, и не устроили, – авторитетно перебил меня Иван, – но за вами всё равно должен приглядывать умный и надёжный человек. Иначе вас в два счёта охмурит какой-нибудь долбоклак вроде него, – небрежный кивок в сторону Яромира, – да, и бросит с ребёнком!
– Так, всё! – Взорвался Яромир. – Я не собираюсь больше терпеть выходки этого наглого щенка!
– Это ты о ком? – Невозмутимо поинтересовался Иван. – О Мареке? Так он не щенок, а вполне себе взрослый пёс.
– Это я взрослый пёс! – Продолжал бушевать Яромир. – А ты отвратительный, невоспитанный щенок!
– Ты пёс? Надо же! А, я думал, ты человек. Извини, ошибся.
Уже даже не багровый, а какой-то свекольно-малиновый, Яромир медленно поднялся и двинулся в сторону Ивана. Тот продолжал сидеть, где сидел, и когда Яромир приблизился к нему вплотную, неожиданно начал петь.
Голос его – довольно высокий и необыкновенно звонкий – заполнял собой всё свободное пространство, и в нём уже не оставалось места ни для чего, кроме песни Ивана. Это была старинная словенская песня о любви, грустная и протяжная.
Яромир замер на месте, совершенно растерявшись. Я встала со своего места, взяла его за руку и усадила обратно за стол. Яромир не сопротивлялся.
Как только мы уселись поудобнее, песня оборвалась примерно на середине, и вместо неё в наши уши хлынули похабные куплеты, в которых неизменно фигурировали в том или ином виде спортсмен и медичка.
Почти уже успокоившийся Яромир снова побагровел, и с него градом полился пот. Он забормотал ругательства и попытался встать, но я удержала его за рукав.
Через некоторое время, довольно продолжительное, надо сказать, певец притомился, и в его припевках начали появляться паузы, становившиеся с каждым разом всё длиннее. В одну из таких пауз я принялась громко и бурно аплодировать, взглядом приглашая Яромира делать то же самое. Тот повиновался, и наши громкие, продолжительные аплодисменты, в конце концов, заставили юного исполнителя замолчать.