Поводырь: Поводырь. Орден для поводыря. Столица для поводыря. Без поводыря (сборник) - стр. 205
Она, вера – после смерти первой приходит. Когда больше не остается любви и надежды. Так истово верить начинаешь, что были б руки – тысячу лет бы крестился без устали. Только нет Там рук. Там ничего нет. Только ты, триллион таких же неприкаянных душ и Бог.
Вот тогда, на могиле Святого Старца, стоял, думал и попика того тщедушного приближение проморгал. Только что вроде не было, а тут – хоп – стоит рядом. Ручки маленькие на животе сложил, голову по птичьи наклонил и меня, словно чудо какое-то расчудесное, разглядывал. Мистика, блин. Я рефлекторно оглядываться стал. Вдруг еще кто-нибудь присоседился, пока я мыслями отсутствовал.
– Пусть их, – тоненьким, почти детским голоском, чирикнул попик, неверно истолковав мою нервозность. – К святому месту всякий прийти может. Господь Всемогущий агнцев человеческих на своих и чужих не делит.
– Да я, – в горле встал колючий ком, который пришлось выкашлять, прежде чем продолжить говорить. – Да я… Не знаю зачем пришел. Понял вдруг, что надо.
– А как же, – обрадовался старик. – Так-то оно и лучше всего. Так-то оно и правильно. Знать, позвал тебя Старец. Молитву от тебя услышать восхотел, или думу нужную в голову вложить.
– Даже так? – удивился я. – А молитв… подходящих я и не знаю…
– Слов писаных не знаешь, – поправили меня. – А молитву знать и не нужно. Она от сердца к Господу идет. Сердце – оно завсегда людишек мудрее. Ты еще сам и знать не знаешь, чего хочешь, ведать не ведаешь. А сердце уже к Богу потянулось.
Тут он меня совсем запутал. Я окончательно перестал понимать, о чем этот седой воробышек мне толкует.
– Сам-то ты кто будешь? – меняя тему, поинтересовался я.
– Отец Серафим, – ласково щуря небесно-голубые глаза, представился мой собеседник. – В миру Стефаном Залесско-Зембицким звали.
– Поляк?
– Рожден поляком, – тряхнул бородой отец Серафим. – Ныне ужо и не ведаю. Сибирец вестимо, как прочие. Нешто одолели тебя поляки?
– То ли еще будет, – поморщился я. – Летом их в разы больше будет.
– А ты их прости, – принялся наставлять меня поп. – Грех на них. Гордыня их одолела. Их пожалеть и простить надобно. Иисус каждому нищему рад был, блудницу к себе приблизить не побрезговал. Мы же цельный народ, аки тряпку половую, в темный угол спрятать вознамерились.
– Зачем бунтовали? – я пожал плечами и вдруг понял, что, несмотря на отсутствие Апанасовой поддержки, стою себе ровненько, не шатаюсь. Воспаленная рана на ноге не дергает.
– Сказывал же – гордыня одолела. Поперед прочих себя выставить – соблазн велик оказался. В Державе сто народов различных вместе живет – детей к грядущему ростит. Одни оне от ветхости древней ногами отлипнуть не могут. Все им слава Речи Посполитой от моря до моря покою не дает. Блаженные они. Окрест смотрят, а видеть не видят. Прости их. Пожалей.