Поводырь: Поводырь. Орден для поводыря. Столица для поводыря. Без поводыря (сборник) - стр. 1
© Андрей Дай, 2018
© ООО «Издательство АСТ», 2018
Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону
Поводырь
От почтовой станции в селе Еланском, что Тобольской губернии, до Усть-Тарки, уже губернии Томской, по Московскому тракту тридцать три с половиной версты. Тридцать три с половиной версты заснеженной, ветряной, унылой – когда белая пустынь сливается с неприветливым бесцветным небом – степи. И лишь темная ниточка наезженной колеи выдает некоторое присутствие человека в тех почти безлюдных местах.
И букашка широкого и валкого, поставленного на полозья, угловатого дормеза, запряженного тройкой исходящих паром, утомленных лошадей. Возница, по заиндевелые брови закутанный в обширную овечью доху, едва держащий застывшие вожжи – куда они денутся из траншеи натоптанного тысячами копыт тракта, еле слышно мурлыкающий какую-то заунывную стародавнюю ямщицкую дорожную песню. Глухо поскрипывающая упряжь и три сиплые, непривычные к тяглу, лохматые неказистые лошадки.
И скрип снега, снега, снега…
И сведенные судорогой ужаса до хруста зубовного челюсти пассажира теплой кареты. Забившееся в угол сознание бывшего хозяина молодого и крепкого тела, тихо подвывающее рваные слова молитв на латыни.
И я. Торжествующий, вновь почувствовавший биение жизни, дышащий, потеющий в богатой бобровой шубе. Я – захватчик. Я – давным-давно умерший в несусветном будущем для этого мира, целую вечность обретающий в бесцветном Ничто, среди стенающих от безысходности осколков человеческих сущностей. И, наконец, я – пробивший незримую пелену, просочившийся, страшной ценой прорвавшийся к жизни, к свету, к искуплению…
От почтовой станции в селе Еланском, что Тобольской губернии, до Усть-Тарки, уже губернии Томской, по Московскому тракту тридцать три с половиной версты. И через каждую из них у дороги, черными и белыми полосами из сугроба, кланяясь немилосердным ветрам и лихим людям, вкривь и вкось торчали верстовые столбы. Кому – знаки отчаяния – все дальше и дальше уносила дорога от родимой стороны. Кому – пища для нетерпения – все ближе и ближе конец пути.
Тридцать три с половиной версты. Из них двадцать две по тобольской земле. А уж остальное – по томской.
Завозился, заерзал возница на облучке тяжелой кареты, разглядев знакомые цифры. Сунул нерешительно локтем в кожаную стену дормеза, а потом и, выпростав руку в рукавице, застучал по крыше. Закашлял. Обмахнул сквозь облако пара рот, перекрестил, да и гаркнул так, что лошадки вздрогнули и побежали живее:
– Прибыли, барин! Уж теперя до дома чуть осталося. Томска губерня началася!
И степь, на сотни верст безликая и однообразная, придавленная саженными сугробами, тут же изломалась утесами, изогнулась промоинами истоков знаменитой реки, на берегах которой хранит зимние квартиры русского сибирского войска генерал-губернаторский Омск. А вдали, на самом горизонте, да с облучка-то разглядишь, уже завиднелась тонюсенькая полоска Назаровского леса.
«Слышь, как-тебя-там, – мысленно обратился я к бывшему единоличному хозяину тела. – Мы куда едем-то?»
– Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззакония мои, – шептали мои губы. Наверняка ведь слышал вопрос, а ответить побрезговал. Пришлось приложить усилия и запретить губам бормотать всякую ересь.
«Омой меня от всех беззаконий моих, и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я знаю, и грех мой всегда предо мною. Пред Тобой одним согрешил я, и злое пред Тобою сотворил я, так что Ты прав в приговоре Своем и справедлив в суде Своем. С самого рождения моего я виновен пред Тобою; я – грешник от зачатия моего во чреве матери моей», – причитания страдальца продолжились внутри нашей общей головы. Причем у меня создалось стойкое ощущение, что произносится молитва уж никак не на русском языке.
– Едрешкин корень, я что это? Нерусь какой-то?
– Schlafen Sie, Hermann. Dieser unendliche Weg… – густым грудным басом вдруг заявил спящий было на диване напротив благообразный седой старик. Приоткрыл мутные выцветшие глаза и тут же снова засопел, вызвав у меня нервное беззвучное хихиканье. Я прекрасно понял старца. «Спите, Герман. Эта бесконечная дорога» – вот что он сказал! А уж Das Deutsche ни с каким другим языком точно не спутаешь!