Повести о Ломоносове (сборник) - стр. 44
– Мятеж, что ль, какой замыслил? Аль в ушкуйники* собрался? Атаманом учиниться захотел? Пытали, пытали до тебя. Многие головы сложили.
– А я новым делом займусь – науками.
– Не впервой слышу. Ежели и так, то что? В науке, что ль, на мятеж подниматься?
Михайло усмехнулся:
– Я говорил, матушка, что у тебя разум! Вроде…
– Ну, одно дело мы решили. Растолковал мне, к чему науки лежат. Без тебя бы и невдомек. Ты-то что в науках творить будешь? Ты, что ль, учнешь тот свет по земле разливать? Это вроде как Ермак – тот Сибирь под руку брал, ты теперь – науки. Что ж замышляете, Михайло Васильевич?
– Теперь, матушка, к тому, что у тебя на сердце лежит, и подхожу. Большим наукам у нас здесь обучиться негде.
– А ты здешние, значит, вполне уже постиг? До самого дна? Теперь к самым высоким стремишься?
– К самым высоким.
– И не страшно? Где же тем наукам быть? Стой, стой… – Мачеха морщила лоб. – Стой… Вон оно что!.. Это ты говоришь, что за теми науками тебе в дальний поход. И нам, стало быть, к расставанию себя готовить. Ой, плач и воздыхание!.. И куда же думаешь подаваться? Сам ли или, может, с какой ратью на науки ополчаться будешь?
– Сам.
– Ну богатырь!.. Как одолеешь, обратно сюда, нам, темным, на удивление?
– Какое дело у нас есть ныне здесь для больших наук?
– A-а… Разумею. В помышлении своем от родного гнезда совсем отлететь замыслил? Ровно птица вольная.
– Вот ты, матушка, правду и угадала. И слава богу. И еще знаю: о намерении моем батюшке сказывать не станешь.
– Ясновидец, ясновидец! Правильно говоришь. Мозги не корова сжевала. И чем там брать будешь?
– Надо терпением.
– Для терпения кому храбрости недоставало? – Ирина Семеновна глубоко и устало вздохнула: в сердце у нее не было ни торжества, ни радости. – И как это только случается: одолеешь в чем, ждешь – взыграет от того дух, глядишь же: ничего нету, и в сердце пустота.
– Когда не в добром деле одолеешь.
– Много ли их, добрых дел-то?
– А ты, матушка, поищи.
– Не пустая ли забота?
– Там и видно будет.
– А думал ты, хитрец-мудрец, что бабе дел никаких-то и нету? Не придумано еще. Скучно мне, ох скучно!
Ирина Семеновна откинула голову, платок сдвинулся, и густые косы ее упали на плечи.
– И что мне, бабе, нужно? А?
И, обращаясь к Михайле, она сказала:
– Ты говоришь: добро. А в добре для меня дела мало. И знаешь что? Я ведь ни добрая, ни злая. Сказала: просто скучно мне.
– Скука – она часом и опасная бывает. Невзначай кого и погубишь…
Ирина Семеновна метнула на Михайлу быстрый взгляд, снова враждебный и злой.
– Всё занятие.
– Не через меру ли?
– Как для кого.