Повесть о моем друге Игоре - стр. 1

© Носов. Текст, художественные образы, иллюстрации, фотография, 2017

© Оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2017

Machaon®

У немецкого писателя второй половины XVIII века Г. К. Лихтенберга есть изречение: «Было бы неплохо, если бы какой-нибудь ребёнок написал книгу для стариков, потому что сегодня все пишут для детей».

Это изречение, конечно, шутка. Но в каждой шутке, как известно, есть доля правды. Говоря «все», Лихтенберг, безусловно, не думал, будто все поголовно пишут для детей, а хотел, очевидно, сказать: «все, кому не лень». А поскольку так, то пишут нередко и те, у кого нет знания детской души, детской психологии. Где же можно получить это знание? Конечно же у самого ребёнка. Ребёнок, однако, не может написать книгу. Но за него это может сделать взрослый. Лихтенберг, таким образом, высказывал мысль о необходимости книги, из которой мы могли бы что-то узнать о ребёнке, о его мировосприятии, о его мыслях, чувствах, переживаниях и т. п. Именно такую задачу я и попытался в какой-то степени решить в предлагаемой вниманию читателя книге «Повесть о моём друге Игоре».

Повесть эта – итог шестилетнего (круглым счётом) общения с ребёнком в возрасте от одного года (когда он начинает произносить свои первые слова) до семи лет. Тема книги – формирование интеллекта ребёнка, его нравственного и эстетического чувства, понятия о добре и зле, чувства дружбы, любви, справедливости, чести, долга, сопереживания, чувства общности с другими людьми; короче говоря, формирование человеческой личности, характера ребёнка, который, как известно, складывается в основных чертах ещё в дошкольный период.

Вечер 31 декабря 1963 года. Я держу Игоря на руках перед наряженной новогодней ёлкой. Он тянется ручонками то к сверкающему стеклянному шару, то к светящейся лампочке и кричит, захлёбываясь от восторга:

– Дидя, ву! Дидя, ву-у!

Он называет меня не деда или дедя, как обычно зовут своих дедушек другие ребята его возраста. Я у него почему-то «дидя». Я не возражаю против такого названия. Наоборот, оно мне даже нравится. Во всяком случае – оригинально.

Интересно то, что он не кричит просто «Ву!», или «Во!», или «Ва!», выражая радость по поводу увиденного предмета. Нет, ему хочется, чтоб и я порадовался вместе с ним.

А поделиться радостью с другим – разве это не проявление чувства дружбы, которое доступно ребёнку уже в тот период, когда он начинает произносить свои первые слова?

Первые его слова – это, конечно, «мама» и «папа», которыми он может выразить, однако ж, гораздо больше того, что они означают.

Увидел на диване мамины перчатки и сказал, улыбнувшись:

– Мама!

Нашёл на полу гвоздь и, протянув его мне, сказал с какой-то серьёзной значительностью:

– Папа!

(Папа в те дни оборудовал дома фотолабораторию и часто имел дело с молотком и гвоздями.)

Без сомнения, слово «мама» обозначало в данном случае не саму маму, а то, что увиденный предмет принадлежит маме, а слово «папа» могло означать, что найденный гвоздь нужен папе, пригодится папе, что его нужно отдать папе или что-нибудь в этом роде.

Петя и Лида уезжают с Игорем от нас домой. Таня даёт Игорю заранее припасённый для него большой апельсин. Игорь держит апельсин в руках и как зачарованный смотрит на него. Он явно наслаждается ярким, необычным оранжевым цветом этого нового для него предмета, его непривычным, новым, приятным запахом. Интерес у него к апельсину, видимо, исключительно эстетический. Он и не пытается его съесть. Показывает апельсин отцу и говорит голосом, в котором слышится какое-то глубокое чувство:

– Баба!

Показывает апельсин матери и говорит тем же тоном:

– Баба!

Вернувшись домой, Петя позвонил мне по телефону и рассказал, что Игорь всю дорогу не расставался с апельсином. И сейчас апельсин у него в руках. Игорь то и дело показывает его и твердит:

– Баба!

Он, конечно, хочет сказать, что это бабушка подарила ему такую изумительную вещь, как он доволен, что эта прекрасная вещь есть у него, как он благодарен бабушке и, может быть, ещё многое, уже доступное его чувствам, но ещё недоступное языку.