Потрясающие приключения Кавалера & Клея - стр. 46
– А ты-то что знаешь? – парировал Сэмми и подхватил Джо под локоть. Почти семь утра. Если прийти позже восьми, Анапол урезает жалованье. – Комиксы – штука прибыльная. Я знаю одного парня, Джерри Гловски… – И он потащил Джо в коридор, в прихожую и к двери, точно зная, что сейчас скажет мать.
– Джерри Гловски, – сказала мать. – Нашел на кого равняться. Он же недоразвитый. У него родители – между собой двоюродные.
– Джо, не слушай ее. Я дело говорю.
– Да незачем ему тратить время на твои идиотские комиксы.
– Тебя не касается, – прошипел Сэмми, – что он делает. Не так ли?
И это, как Сэмми и предполагал, мигом ее заткнуло. На вопросе о том, что кого касается, зиждилась вся этическая доктрина Этель Клейман, и ключевой ее догмат гласил: не в свое дело нос не суй. Чудовищами ее личной демонологии были сплетники, мозгоклюи и каждой бочке затычки. С соседями она вела мировую войну и с подозрением, переходившим в паранойю, относилась к визитам любых врачей, коммивояжеров, городских служащих, членов синагогального совета и разносчиков.
Сейчас она повернулась и посмотрела на племянника.
– Ты хочешь рисовать комиксы? – спросила она.
Джо, опустив голову, плечом подпирал дверной косяк. Пока Сэмми с Этель ругались, он делал вид, будто в вежливом смущении разглядывает коротковорсовый горчичный ковролин, но теперь поднял голову, и настал черед смущаться Сэмми. Кузен смерил его взглядом с головы до пят, оценивая и остерегая.
– Да, тетя, – ответил Джо. – Хочу. Но у меня есть один вопрос. Что такое комикс?
Сэмми залез в свое портфолио, вытащил помятый и залистанный последний выпуск «Экшн комикс» и протянул кузену.
В 1939 году американский комикс, как доисторические бобры и тараканы, был крупнее и в громоздкости своей роскошнее позднейших потомков. Вдохновляясь форматом иллюстрированного журнала и объемом бульварного романа, за идеальную цену в один жалкий десятицентовик он предлагал читателю кричащую тяжесть шестидесяти четырех страниц (считая обложки). Как правило, качество внутренних иллюстраций бывало в лучшем случае отвратительным, однако обложки делались с претензией на некое журнальное мастерство и дизайн, на бойкость бульварщины. Обложка комикса в те ранние дни была афишей кино из грез, что длилось ровно две секунды, вспыхивало в голове и разворачивалось во всем своем великолепии за мгновение перед тем, как ты переворачивал эту обложку, открывая пачку сколотой скобками шершавой бумаги, и вспыхивал свет. Обложки зачастую рисовали от руки, а не просто контуровали тушью и раскрашивали, и занимались этим обладатели серьезных профессиональных репутаций, ремесленники от иллюстрации, умевшие изобразить опрятных лаборанток, закованных в цепи, и томных, подробных лесных ягуаров, и анатомически правильные мужские тела, и ступни, которые под такими телами не крошились. В руке эти увесистые первые выпуски «Уандер» или «Детектив» с цветными экипажами пиратских кораблей, индусами-отравителями и мстителями в лихих шляпах, с изобильным оформлением, одновременно стильным и грубым, даже сегодня как будто обещают приключения ненапряжного, но весьма нажористого сорта. Зачастую, впрочем, сцена на обложке не имела касательства к жиденькой кашице материала внутри. Между обложками – откуда ныне веет гниением и ностальгией, неотвратимым амбре блошиного рынка, – комикс 1939 года и художественно, и морфологически был весьма и весьма примитивен. Как все гибридные жанры искусства и пиджины, комикс начал с необходимого и очень плодотворного периода генетического и грамматического бардака. Люди, почти всю свою жизнь читавшие газетные комикс-стрипы и бульварные журналы, зачастую молодые и пока непривычные к карандашу, кисти для туши и жестоким срокам сдельщины, силились заглянуть за строгие пространственные рамки газетного стрипа, с одной стороны, и чистой распаленной многословности бульварного романа – с другой.