Потомокъ. Князь мертвецов - стр. 28
На крыше нужника невидимый для остальных призрак приветливо помахал ему зонтиком, Митя хмыкнул и нырнул в сумрак коридора. Дверь за ним с душераздирающим скрипом захлопнулась, и в коридоре воцарилась почти полная темнота. Темнота пахла. Знакомыми ароматами ателье – шерсть, раскаленный утюг и мел, – сквозь которые тянуло приглушенными, но все же ощутимыми запахами старой, лежалой одежды и пота.
Митя моргнул, в очередной раз поблагодарив особенность своего зрения. Если бы не умение видеть в темноте, он бы непременно врезался в составленные у стены стулья или груду ветоши на себя завалил! В отличие от ящиков с торчащими гвоздями – не смертельно, но весьма… неловко. И неприятно.
– Кто там ходит? Кто бы ни ходил – ходите сюда или ходите отсюда, а не стойте там столбами!
– Это мы, Исакыч! – возвысил голос Урусов.
– Мы? – хмыкнули в ответ. – Ой вэй, как же много вы про себя сказали, уважаемые «мы»! Прям даже неловко спрашивать – а вы, собственно, какие такие «мы» будете? Мы, Александр Третий, кровью Даждьбожей император?
– Господин Альшванг, не забывайтесь! – Голос Урусова стал предельно строгим.
– Ах вот это какие «мы»! – возрадовались в темноте. – Его благородие полицейский княжич.
В темноте коридора снова заскрипели петли, и отворившаяся на другом конце коридора дверь впустила внутрь немного дневного света. Урусов уверенно направился туда.
За дверью оказалась портновская мастерская с безголовым манекеном на железной ноге и заваленным обрезками тканей столом. На дорогие ателье на Невском, к которым привык Митя, и даже на претендующий на венский шик «Домъ модъ» она не походила совершенно. Здесь обретался самый что ни на есть дешевый портной, из тех, кому и шить-то редко приходится – все больше перешивать. Подаренное дородной барыней платье обуживать для тощей горничной, поношенные юбки выворачивать уцелевшей изнанкой наружу, перелицовывать гимназическую форму старших братьев для младших, дедовские штаны – для внуков, удлинять подолы платьев подросшим барышням и надставлять рукава сюртуков вытянувшимся за лето сынкам небогатых семейств. А еще – перешивать для желающих выглядеть «по-барски» приказчиков украденные гостиничными ворами жилеты и сорочки постояльцев.
– …Разом с его высокоблагородием полицейским сынком! – раздался уже знакомый ехидный голос. – Тем самым, который у нас в нужнике труп сыскал!
На узкой колченогой кушетке под окном, кренделем свернув ноги, восседал типичный еврей-портной. Настолько еврей и настолько портной, что казался не живым человеком, а, скорее, персонажем из новомодной пьески. Черная потертая жилетка была напялена поверх застиранной до серости рубахи, а босые и изрядно грязные ступни торчали из обвислых штанин. Длинная и острая, как мокрый хвост дворняги, борода была воинственно задрана, сдвинутые на нос очки грозно поблескивали, а серые выцветшие глаза смотрели с морщинистого лица настороженно и неожиданно жестко.