Потом может не настать - стр. 41

– Поедим сперва.

Вот что за человек? Неужели нельзя стол сервировать и разговоры разговаривать. Видит же, любопытство меня поедом съедает. Ай…

В полной тишине шуршали одежды, тихо брякали консервы по деревянному сундуку. В какой-то момент Чинга замер, минуту прислушивался, затем продолжил ужинать. Я обратил внимание, что в нашем рационе появились деликатесы, которые я и в мирной-то жизни не едал: ветчина в треугольной банке, абрикосы в соку, паштетики на иностранном… М-да, благодарность Салеха обещала быть вкусной.

– Может… теперь расскажешь? – спросил я, отвалившись от стола, как насосавшаяся коар, с трудом находя местечко, куда бы вдохнуть воздух. Чинга не спешил, прожевал последний бутер, посмотрел на меня обожратого:

– Чего рассказывать? – вытер он рот ладонью. – Какое-то пятно.

– И все? – я почувствовал, как от досады вытягивается лицо.

– Ага, – беспристрастно ответил сталкер, задержал на мне внимательный взгляд. Видно, моська была жалкой всмятку, раз он решил подсластить пилюлю. – Понимаешь, Смит, зона, она система нестабильная. То тут, то там что-нибудь боком да вылезает. Вот взять то пятно, может, оно единственное на всю зону. Появилось в результате какого-нибудь хитрого сплетения аномалий под выбросом в радиоактивном излучении. Может, в лужу «киселя» угодил «выверт», или «батарейка», или оба сразу. Ты, главное, запомни, чтобы ни увидел эдакого, необычного, обходи стороной и ни в коем случае не тыкай палкой. Не вздумай брать и тащить к барыгам. Очень может статься, не дотащишь. Здесь каждый день что-то новенькое встречается. Зона живет по своим законам и сама решает, кого родить, а кого утопить. Она словно неизведанная планета. – Чинга встал, подошел к чердачному окну, протер от пыли чудом уцелевшее стекло и некоторое время обозревал окрестности.

Лежа на спине, прислонившись затылком к стропиле (сидеть было трудно), я достал сигаретку.

– Вон тушканы кости обгладывают, а что за мертвяк? Кто таков? Откуда родом? – Чинга вернулся за «стол». Под крышей было темно, уютно, пахло сеном и пылью. Наш пир горой освещался подвешенным к гвоздю фонариком. – Такая же ерунда, как с аномалиями, творится и с мутантами, – продолжал вещать сталкер. – Слышал о заплечниках?

– Неа, – отозвался я, блаженно выдыхая дым.

– А я видел и даже отдирал вместе с кожей от Нафталина. В здешних местах о таких гадостях слыхом не слыхивали, а вот в Проклятой яме встречаются. Только ты сразу и не поймешь, что паразит на тебя перебрался. Чувствуешь только, как будто зябь по спине расходится. Поежишься, поддернешь воротник и дальше топаешь. А в это время погань мутантская силы из тебя сосет, как клещ. Сначала слабость легкая появляется, головокружение, потеть начинаешь, потом одышка, сбивчивое сердцебиение, выносливость ни к черту, аппетит пропадает, худеешь, сны тревожные, бессонница, судороги, горячка, а потом в какой-то момент не просыпаешься. Сразу-то ее не всегда заметишь, даже когда оголишься. Да и кто тебе на спину смотреть будет. Сталкер неделями не моется, а то и месяцами. Душ днем с огнем не найдешь, только на базах и за тугрики, а в здешние водоемы соваться чревато. Так вот, возвращаюсь к Нафталину. Стал парень на глазах угасать. К доктору сходил, тот не поймет, в чем дело, каких-то таблеток дал. Завалился человек в кубрик, наглотался фуфломецина, закрылся и не выходит. День нету, второй уже к вечеру подходит. Заглядываю к нему, повсюду шмотье раскидано, Нафталин раздетый, весь мокрый лежит на койке, блестит от пота, голову свесил, глаза закатил, рот открыл и хрипит. Поправил я его на кровати, а он горячий, как кипятильник. Когда шевелил его, почувствовал под пальцами вроде бы целлофановую пленку. Перевернул на живот, а у него вся спина серая, в синих венах и как будто к ней целлофан плотно так приклеился, приварился прям. Не понял я. Подковырнул край ногтем, потянул. А эта самая пленка стянулась в том месте, словно сморщилась от неудовольствия, и за что-то там под кожей Нафталина дернула, застонал он, заворочался во сне. Сходил я за доктором. Шпирц осмотрел больного, потыкал пальцем в пленку, подергал, сбегал за инструментом. Вколол Нафталину лошадиную дозу «лидокола» и меня ассистентом попросил. Я оттягивал полиэтилен, вернее, заплечника вместе с кожей, а док ее скальпелем подрезал. Паразит морщился, дергался, никак отлипать не хотел. А спина под кожей уже синюшно-зелеными пятнами пошла, как протухшая ветчина, и слизь какая-то мутная накапливалась там в мешочках. Док некоторые задевал, они лопались и жидкостью типа гноя растекались по худющим бокам Нафталина. Вся простыня этой слизью пропиталась, дышать стало нечем. Пришлось дверь нараспашку. В общем, помер Нафталин. Неплохой парень был, сталкерское дело знал и так погорел. Или вот Опер. С Журой ходил. Как-то по болоту они перли, вымокли до нитки, ко мне на костерок заглянули измученные, полуживые. Разделись подсушиться да пиявок поотдирать, смотрит Жура на спину Оперу и спрашивает: «Че это у тебя за родимое пятно такое странное?». Опер замер и говорит: «Нет у меня никакого родимого пятна». Я подошел, посветил фонарем на спину Оперу. А тому ссыкотно стало, занервничал, спрашивает, а в голосе мандраж пляшет: «Ну, че? Жура, че там?» – «Погодь», – говорю я, и смотрим с Журой на эту гадость редкостную. Угол верхний у этого пятна был острым и на наших глазах скруглялся. Да и само пятно не походило на родимое. Какое-то блеклое, серое, как высохшая грязь. «Че там, мужики, че?» – подвывал Опер. Шею выкрутил, того и гляди свернет.