Потерянный во времени. И другие истории - стр. 18
Наша скудная трапеза окончилась. Мы сидели в гудящем десятками голосов буфете и молчали. Взмокшая буфетчица с рыжими крашеными волосами, в идиотской наколке, металась за своей стойкой, вилкой доставая сосиски из кастрюли, меча ром-бабы на блюдца, разливая густой сливовый сок по гранёным стаканам. На стенах буфета в рамках и под стеклом висели выгоревшие детские рисунки, на широких подоконниках стояли полумёртвые цветы. Всё какое-то ненужное, случайное. Люди всё входили, всё пристраивались в хвост длинной очереди. Пахло старыми котлетами. Огромные, круглые дамы, держа тарелки в руках, кружили вокруг нашего стола и бросали на нас многозначительные взгляды. Им негде было сесть. Нам пора было уходить наверх, на наш этаж, к раскрытым на столах журналам в глянцевых обложках… Мы вышли из буфета и вошли в пустой лифт.
– Ну вот, – со смехом сказал он, – вы выслушали историю моей жизни. Помните, я упомянул о старике, который в семьдесят лет понимает, что у него в жизни была только одна настоящая минута? Этим стариком буду я… Ну, что, развлёк вас?
– Вполне. Я помолчал, соображая. – Но зачем консул послал вас в Фонгсали? Почему не сразу выслал?
– А, он дурак… Боялся отправлять меня одного, думал, что я сбегу в Дели, там промежуточная посадка. Чувствовал что-то. Убрал меня из Вьентьяна на две недели, а потом отправил в Москву с попутчиком из посольства.
Мы снова замолчали. Лифт натужно гудел между этажами. Лампа мигала.
– А кто же на вас донёс?
– А, какая разница!, – он вяло махнул рукой. – Это природа, ящерица стучит в окно, человек стучит на человека… А странно, что не поняли, – он посмотрел на меня с мягкой улыбкой мудрого всемогущего фокусника, для которого нет тайн в людской природе. – Та девушка в очках и с вертлявыми бёдрами, Ольга. Не могла простить, что гуляю не с ней.
– А та, вторая? Вы встречались с ней потом?
– Никогда её больше не видел, – ответил он с гримасой. – Слышал, работает в издательстве «Прогресс».
Лифт остановился на нашем этаже.
В СНЕГУ
1.
Утром, поставив чайник на маленькую, в две конфорки, закопчённую дочерна плиту, я толкнул дверь и вышел на крыльцо. Крыльцо было высокое, с навесом, навес завалило снегом, под ним в проволочном кожухе тихо покачивалась лампа. Она обледенела, превратилась в снежный ком. Глаза у меня чуть не ослепли от зимнего сияния. Я стоял на крыльце, чувствовал, как меня пробирает холод. Я вылез на свет Божий неумытый, в голубой фуфайке и в чёрных турецких джинсах, заправленных в валенки, которые я отыскал здесь вчера в груде старья.
Над дачным посёлком стояла тишина. Небо было белым и очень спокойным. Глубокий снег покрывал участок, и соседний тоже, и улицу. В плавных волнистых сугробах ещё видны мои вчерашние следы. За ночь их почти занесло. В белом волнистом море косо торчал утонувший штакетник, стояли, раскинув голые ветви, яблони. В своей зимней обнажённости посёлок был прозрачный. А в оставленных до весны, заброшенных, безлюдных домах с закрытыми ставнями, с окнами, заложенными изнутри фанерой, было что-то похожее на корабли, потерпевшие кораблекрушения. И ни звука, и ни души.