Потерянные слова - стр. 7

Я увидела, как Лиззи провела пальцем по тонкому слою пыли на поцарапанной крышке. Она не спешила его открывать.

– Что внутри? – спросила я.

– Ничего. Все, с чем я приехала, теперь висит в том шкафу.

– Может быть, он пригодится тебе для путешествий?

– Не пригодится, – ответила она и открыла защелку.

Я положила свой секрет на дно сундука и снова села на корточки. Листочек выглядел маленьким и одиноким. Я переложила его сначала в одну сторону, потом в другую. Наконец взяла его в руки.

Лиззи погладила меня по волосам:

– Тебе нужно найти другие сокровища, чтобы ему не было так одиноко.

Я встала, подняла листочек над сундуком как можно выше и разжала пальцы. Покачиваясь из стороны в сторону, он медленно опускался, пока не приземлился в одном из углов сундука.

– Вот здесь он хочет быть, – сказала я и наклонилась, чтобы разгладить бумажку. Только она не разглаживалась. Под обивкой дна был бугорок. Край ткани был уже отклеен, поэтому я отодвинула его немного.

– Сундук не пустой, Лиззи! – воскликнула я, когда показалась головка булавки.

Лиззи наклонилась ко мне, чтобы понять, о чем я говорю.

– Это булавка для шляпы, – сказала она, поднимая ее. На головке булавки были нанизаны три разноцветные бусины. Лиззи задумчиво покрутила находку между пальцами. Было видно, что она что-то вспомнила. Лиззи прижала булавку к груди, поцеловала меня в лоб и бережно положила ее на прикроватный столик рядом с маленькой фотографией своей матери.

Дорога домой в Иерихон обычно занимала больше времени, чем следовало, потому что я была маленькой, а папа любил неспешно прогуливаться, покуривая трубку. Мне нравился запах его табака.

Мы пересекли широкую Банбери-роуд и двинулись вниз по улице Сент-Маргарет мимо высоких домов с красивыми садами и деревьями, затенявшими тротуар. Потом мы петляли по узким улочкам, где дома прижимались друг к другу, как листочки в своих ячейках. Когда мы свернули на улицу Обсерватории, папа постучал трубкой о забор, сунул ее в карман и посадил меня себе на плечи.

– Скоро ты станешь слишком большой для моих плеч, – проговорил он.

– Я уже больше не буду малявкой, когда вырасту?

– Тебя так Лиззи называет?

– И так, и капусткой, и Эссимей.

– Малявка – мне понятно, Эссимей – тоже, но почему она тебя зовет капусткой?

Капустка всегда сопровождалась объятиями или теплой улыбкой, и мне это слово почему-то казалось вполне уместным.

Наш дом находился посредине улицы Обсерватории, сразу же за углом улицы Аделаиды. Когда мы дошли до входной двери, я посчитала вслух: «Раз, два, три – у этого дома замри!»