Потерянные под соснами - стр. 19

Приехав, Элея вышмыгнула у доски почёта Нинельского района. Мрачные лица едва виднелись под мерцающим фонарём и смотрели на девушку из другой эпохи. Эти портреты в облупившихся гранатовых рамках были словно надгробия с прилагающимися эпитафиями: «Славный глава Нинельского района – Чирилло В. В» или «Победоносный полководец 1201-ого полка – Хлорос З. З.». Сейчас эта доска и правда исполняла роль публичного надгробия, так как все изображённые, за исключением одной седоволосой женщины, были мертвы.

Целенаправленно подставив лицо под потоки холодного ночного ветра, Элея слегка взбодрилась. Ступив на заросший хилыми одуванчиками газон, она нашла проторенную тропку и быстро прошла за бледный монумент доски почёта, углубившись в привычную темноту старых дворов. Привычную, и обыкновенно пугающую.

Плохо, когда человек привыкает к страху, когда чувства его притупляются. Больше шансов проглядеть настоящую опасность. Элея об этом знала и нервозно оглядывалась по сторонам.

Старым, пустым и страшным в очередной раз предстал перед ней собственный двор. Ночь была как ткань чёрной рубашки, плотно прилегающей и скрывающей все изъяны. Потрескавшийся фасад дома скрывался в ней, словно стыдясь своего обличия. Но каждое утро неизменно, и от этого столь ужасно, оголяющее солнце срывало все ткани.

Лишь у двух из шести подъездов горел свет. У одного – белый и холодный, у другого – жёлтый и тёплый, но оба светильника были старыми и тусклыми. Во времена Империи, такая придворная улочка и дворик освящались круглосуточно. Каждый подъезд сверкал жёлтым светом, символизируя достаток и громогласность прогресса. Но Элеи тогда ещё не было. Зато она застала, как её мать кровью и нервами выбивала этот фонарь у ленивого Жилищного Управления; как она носилась с кипой справок между одинаковыми деревянными дверьми, словно одержимая. Маленькая Элея тогда не понимала, зачем мать совершает эти действия. Тарас говорил так: «Дура, на бюрократов полезла, не те годы сейчас». Элея негодовала, но её протест разбился об слова соседской девочки на детской площадке. Розовощёкая, шепелявящая, шестилетняя Сара как-то сказала: «А заль, что швет у ваш горит, так бы в темноте шветлячков увидали». После этой фразы Элея плакала полночи и в итоге сошлась с мнением отца. Но ребёнок понял только слово «дура», из-за чего порой неосознанно стыдился матери. Только потом, когда Элея прокрутила свои травмы через кофемолку осознанности, она смогла всё понять. В душе разгорелся уже другой бунт, более обоснованный и более взрослый, но не менее яркий. Пожив продолжительное время в этих мыслях, Элея, не раздумывая ушла к Дафнису при первой же возможности.