Потаенные места - стр. 36
– Если Клем дочь природы, то она не может быть нашей сестрой, правда? – сказала Лиз.
Скорлупа с влажным хрустом воткнулась в кожу головы, и Клемми зажмурила глаза, когда в них потекла клейкая жидкость. Из горла у нее вырвался приглушенный звук, который у любого другого человека означал бы «отпустите меня».
– О, дорогая, какая неприятность, – проговорила Лиз, находя в сене порцию свежего куриного помета и добавляя ее к яйцу.
Сделав это, сестры затихли. Какое-то время единственными звуками в сарае было их учащенное дыхание и доносящаяся откуда-то сверху возня потревоженной курицы. Затем они отпустили Клемми и встали, глядя, как она пытается подняться на ноги. Все четверо посмотрели друг на друга, и Клемми почувствовала перемену в их настроении, когда они наблюдали, как она дрожит, и яйцо, перемешанное с пометом, стекает по ее лбу. То был едва заметный переход от бурной озлобленности к робкому стремлению настоять на своем, от которого было недалеко до раскаяния. Джози, как всегда, сломалась первой. Закатив глаза и отведя со своего лба прядь волос мышиного цвета, она протянула руку Клемми:
– Ну пойдем. Я помогу тебе это смыть.
И как всегда, гнев Клемми испарился в одно мгновение. Чувства у нее не задерживались надолго. Они вспыхивали, а потом исчезали, словно их и не было. Следы обиды оставались в памяти, но прощала она без долгих раздумий.
– Знаешь, ты иногда сама напрашиваешься, Клем! – крикнула ей Мэри, все еще злясь, но теперь уже на себя.
Позже они снова станут добры к ней, желая помириться. Мэри заплетет ей волосы, перед тем как Клемми ляжет в кровать, чтобы те не спутались во сне. Джози в темноте поведает Клемми шепотом свои секреты и заставит смеяться. Лиз просто оставит ее в покое.
Одно из первых воспоминаний Клемми было таким. Мать держала ее на коленях перед очагом на ферме Уиверн, глядя на горящее в нем пламя и тихо напевая что-то, а потом сказала, наклонясь к самому уху Клемми, чтобы никто другой не мог услышать:
– Знаешь, ты кричала, когда была совсем маленькой, моя Клем. – Говоря это, Роуз обняла Клемми крепкими руками, сжимая ее сонное тельце. – Сразу после рождения ты орала так, что тебя слышали на фабрике, невзирая на шум их машины. Поэтому я знаю: у тебя есть голос, что бы ни говорили люди. И ты им воспользуешься, когда придет время и ты будешь готова.
Клемми помнила свое желание ответить и чувство облегчения оттого, что ей не пришлось этого делать. Ей тогда было около трех или четырех лет, и ее немота становилась все более очевидной. Она помнила, как пыталась заговорить. Между ее разумом и языком вставала какая-то преграда, не пропускающая слова. Это вызывало в ней сперва нетерпение, затем ярость, а потом панику, обострявшуюся тем сильней, чем больше она старалась что-нибудь произнести. И со временем эта преграда становилась все толще. Язык прилипал к нёбу, губы немели, и дело заканчивалось тем, что она мычала, словно корова, либо издавала другой звук, лишь отчасти похожий на человеческий, который заставлял ее одноклассников смеяться и вызывал страх в душе Роуз. Клемми прекратила попытки заговорить. В школе она так и не освоила грамоту. Девочка витала в облаках, а учительница не слишком усердно выполняла свою работу. Как бы тщательно Клемми ни выводила прописи, буквы у нее часто разворачивались задом наперед и, составленные в слова, перемешивались и меняли форму. Буква